Глава 17

— Эй, минуточку, подождите, — попятился Тони. — Все это ошибка.

— Бросьте пистолет. Не сопротивляйтесь.

Лишь тут Тони заметил, что все еще держит в руках трофейный «люгер», и поспешно отшвырнул его, внезапно ощутив себя ужасно голым, выставленным напоказ в своем промокшем белье.

— Я не убивал Дэвидсона! — запротестовал он.

— Мы считаем иначе.

— Но у вас нет улик. Однако настоящий убийца сейчас среди нас, а раз уж наручники у вас наготове, предлагаю вместо меня арестовать его.

Остановившись, Гонсалес обвел взглядом пляж и собравшихся; оружие мгновенно исчезло из виду, будто по мановению волшебной палочки.

— В самом деле. Не будете ли вы любезны назвать этого убийцу и привести доказательства, подкрепляющие ваши утверждения?

— Буду. Очень немногие люди знали, что Дэвидсон заколот, и уж тем более не могла этого знать широкая публика, потому что в газетах упоминалась только насильственная смерть без каких-либо подробностей. Правда?

— Да. Мы из кожи вон лезем, чтобы не давать будущим убийцам уроков мастерства.

— Итак, ясно. И все же один из здесь присутствующих прекрасно владеет этим мастерством. Не так давно он сказал мне что-то вроде того, что ему нет дела, если я заколю хоть все ФБР. — Тони с видом обвинителя ткнул пальцем в сторону Карло Д'Изернии. — Это ведь вы сказали, не так ли?

— Вполне возможно, — безмерно устало вздохнул Д'Изерния.

— Звучит логично, — подхватил Соунз. — Нож — традиционное итальянское оружие.

— Попрошу без этнических оскорблений! — вскинулся Тимберио. — Нож — оружие интернациональное, и никто не давал вам права подобным образом клеветать на итальянцев!

— Пожалуйста, позвольте мне сделать заявление. — Д'Изерния не только ссутулился от усталости, но и на глазах постарел. — Хотя Дэвидсона убил и не я, но знаю, кто. И в каком-то смысле чувствую себя ответственным за смерть этого человека. Убийца...

— Schwein! — выкрикнул Робл, молниеносно выхватывая из кармана нож — мощная пружина выбросила громадный клинок, со щелчком вставший на место — и по рукоятку всаживая его Д'Изернии в спину. Все разыгралось за долю секунды — воткнутый нож, изумленно распахнутые глаза Д'Изернии, еще не отзвучавший крик.

Гонсалес бросился вперед в тот же миг, хотя был слишком далеко, чтобы помешать. Зато перехватил Робла сразу же после удара, резким, коротким кистевым рывком швырнул его в воздух, обрушив ничком на землю, скрутил руки за спиной и надел наручники.

— Карате-шотокан как минимум, — одобрительно отметил Соунз.

Осунувшийся, посеревший Д'Изерния боком повалился на песок с торчащей из спины рукояткой ножа. Криво усмехнулся склонившемуся над ним Тони и заговорил голосом слабым, но чистым и внятным:

— Видели, как он собственной рукой подписал себе приговор? Правда, не чернилами, а моей кровью. Но на сей раз он нанес удар чересчур рано, несправедливо... впрочем, достаточно справедливо. Я не против. Нет!!! Не трогайте нож. Лучше слушайте меня, пока я еще могу говорить. Полицейский, вам меня слышно?

— Слышно. — Гонсалес опустился рядом на корточки, пока его патрульные занимались Роблом. Остальные сгрудились вокруг. — Весь этот план, от начала и до конца, родился у меня в голове, моих рук дело. И убийство тоже, хотя и косвенно. Мы с Роблом следили за аэропортом, когда сюда прибыл самолет с Хоукином и другим агентом ФБР — Дэвидсоном. Я его узнал. Он работал в бригаде по борьбе с жульничеством, и несколько лет назад мы с ним схлестнулись. Он знал меня под другим именем, но, главное, знал, что я замешан в разнообразнейших махинациях с поддельными полотнами. Если бы он узнал, что за данной сделкой стою я, он мигом подумал бы: «Подделка», и все было бы кончено, едва начавшись. Я сообщил об этом Роблу, сказал, что придется изменить план. Но он жаден и ждать не хотел. Сразу же покинул аэропорт, оказался в отеле раньше всех, спрятался в номере и убил Дэвидсона, как только тот остался в одиночестве. Крайне жестокий человек. После бахвалился передо мной подробностями убийства.

Робл изрыгал проклятия по-немецки, пока его не заставили умолкнуть.

— А где остальная часть полотна да Винчи? — спросил Тони.

— Погибла. В войну. Теперь оно существует лишь в сложной фабрикации, сотворенной мною. — Д'Изерния кашлянул, в уголке рта показалась капля крови. — Слушайте внимательно, — шепнул он, — потому что повторить этот рассказ на бис я не смогу. Перед войной я был уважаемым, весьма респектабельным торговцем живописью. После войны — контрабандистом, фальсификатором и похитителем. Мне было наплевать. Мне и теперь наплевать. С того времени моя жизнь утратила ценность и смысл, семейство мое погибло, все до последнего человека, ужасной смертью, не могу описать. И все же я рассчитывал наконец пустить в ход свою преступную репутацию, хоть как-то отплатить тому, кто уничтожил все, что было мне дорого. Его зовут Гиппо, так я с ним и не встретился, Ипполит Хохханде, Саприйский Палач.

Ошарашенный Тони вскинул глаза и встретил взгляд безмолвствующего Гольдштейна.

— Я изучал биографию этого человека, пока не решил, что знаю о нем все. Его так и не поймали. В последние дни войны он скрылся. Но я знал, что произведения искусства попадали к Гитлеру не без его посредства, и знал, какие картины прошли через его руки. И когда Робл продал Матисса, я решил, что напал на след. Это была одна из картин, к которым Хохханде имел отношение. Зная об этом, я состряпал байку о разбомбленном музее и разыскал Робла. Он принял ее за чистую монету и поверил. Подобное вполне могло произойти на самом деле. Однако, подчеркиваю, это мистификация от начала и до конца. Сразу же после войны я вернулся в Сапри, чтобы разыскать следы семьи. Все умерли в лагере. Один крестьянин, прослышав, что я разбираюсь в искусстве, принес мне «Святого Себастьяна» Челлини, подобранного среди руин музея. И угловой фрагмент полотна да Винчи — единственный уцелевший после налета. Я купил их и щедро ему заплатил. Но мог лишь любоваться ими, не находя иного применения, слишком уж обе картины были широко известны, чтобы выставить их на продажу. Челлини очень помог мне в самые тяжкие времена. Но они сыграли свою роль, когда я разыскал Робла и открыл ему свой план. Был написан поддельный да Винчи, работа Эльмира, очень искусного мастера, хотя и весьма дорогого, фрагмент настоящего полотна вмонтировали в угол. Остальное вам известно. Я проиграл. Вы захватили Робла, заурядного убийцу, да его сообщника, лже-Гитлера Якоба Платца, если он хоть чего-нибудь стоит. Но в главном я проиграл. Все это затевалось, чтобы выкурить из норы Хохханде, но план не преуспел. Я проиграл.

— Напротив, мой добрый друг, вы самым восхитительным образом выиграли, ваш план сработал просто безупречно, — улыбнулся умирающему Гольдштейн.

— Что... что вы хотите этим сказать? Не надо мучить меня в последний час.

— Я сказал чистейшую правду. Вы выкурили его, он здесь, — Гольдштейн обернулся к безмолвствующим зрителям. — Ну же, Хохханде, говори. Я знаю, кто ты. Отпечатки пальцев это докажут. Сделай шаг вперед и признайся, что существуешь, — или признание из тебя надо вытягивать клещами?

Воцарилось гробовое молчание; никто не шелохнулся. Песок ослепительно сверкал под жаркими лучами солнца. Потом песок сдвинулся с места, зашуршав под подошвой. Нога шаркнула вперед, за ней другая.

— Надоело мне прятаться, — навалившись на костыли и натужно продвигаясь вперед, проговорил Якоб Платц-Адольф Гитлер. — Вам потребовалось много лет, чтобы меня отыскать. Дурачье. Этот итальянский воришка умней вас всех, вместе взятых. Я ни разу его не заподозрил, ни на миг. — Он подтянулся, насколько сумел, пытаясь встать навытяжку. — Я капитан Ипполит Хохханде. Увы, недуг не позволяет мне щелкнуть каблуками.

— Наконец-то... — улыбнулся Карло Д'Изерния — и умер.

— Не будет ли кто-либо из присутствующих любезен объяснить, что это значит? — осведомился лейтенант Гонсалес.

— Позвольте мне, — ответил Яков Гольдштейн. — Теперь история зверств и жадности подходит к концу. Этот Хохханде заправлял концентрационным лагерем в Италии — очевидно, тем самым, где убили семью Д'Изернии. Д'Изерния придумал, как вытянуть Хохханде на свет при помощи этих произведений искусства. Американцев винят в разрушении музея, где находились означенные произведения, и он сыграл на их чувстве вины, запросив громадную сумму за возвращение картин. К сожалению, им придется и дальше носить это чувство вины, лишь частично смягченное возвращением одной из картин в Италию. Итак, все становится по своим местам. Италия получает картину.

— В целости и сохранности, — подхватил Тимберио. — Она вернется на родину, и помощь американцев получит самую высокую оценку.

— Дэвидсон убит, и теперь полиция арестовала убийцу.

— Так точно, — Гонсалес усмехнулся угрюмому Роблу. — Правосудие свершится.

— Выкуп возвращен, казначейство Соединенных Штатов будет довольно.

— Никто отсюда не уйдет, покуда я не пересчитаю.

— На том и кончается. Д'Изерния умер счастливым, насколько это возможно. Все встало на свои места.

— А как насчет этого? — Гонсалес указал на Хохханде.

— Как насчет меня?! — брызгая слюной, вскричал тот. — Да ничего вы со мной не сделаете, руки коротки, мои документы в полном порядке, я не совершил в Мексике никаких преступлений, кроме того, что приехал под чужим именем. Только в целях самозащиты, ради собственной безопасности, это не преступление. У меня имеется паспорт на мое настоящее имя, официально выданный в Аргентине, так что валяйте, можете выслать меня туда. Вы не посмеете даже пальцем меня коснуться. Все вы дурачье, с мозгами у вас слабовато, чтобы меня разглядеть, хотя я все время был на виду у всех. Небольшое хирургическое вмешательство для сходства с фюрером, необходимое для получения картин, хранившихся в здешнем банке, потому что Робл поместил их туда на его имя. Мы их получили, а получив, обратили в капитал. Как же я над вами смеялся! Никому даже и в голову не пришло, что маскарад может быть двойным! Как только вы докопались до личности Якоба Платца, погибшего много лет назад на русском фронте, если хотите знать, вы тут же успокоились. Я жил среди вас и смеялся над вами. Я бы и сейчас смеялся, если бы этот пустоголовый итальяшка не соблазнил идиота Робла своим грандиозным планом.

Покачнувшись, он едва не упал. Гольдштейн бросил на него взгляд, до краев полный многовековой скорбью.

— Очень хороший вопрос, лейтенант. Как нам быть с этим жалким старикашкой? Ничуть не сомневаюсь, что документы у него вполне легальные, позволяют ему остаться в Мексике, равно как и его паспорт, хоть и пероновский, но, несомненно, действительный, каковой позволит ему вернуться в Аргентину, где он снова исчезнет. Итак, как же нам быть? Насколько мне известно, он мексиканских законов не нарушал. Он для вас ничего не значит, так ведь, лейтенант? Если вас волнует его благополучие, я с радостью позабочусь о нем от вашего имени. Как только мы удалимся отсюда, я прослежу, чтобы он отправился куда следует.

— Не давайте ему, лейтенант, это ваш долг! Он хочет похитить меня, отвезти в Германию, как увез этого болвана Тхаслера, контрабандой вывезет меня на самолете «Эль-Аль», замаскировав под ящик с кошерными пикулями. Nein! Вы не имеете права допустить подобное!

Гонсалес неспешно повернулся спиной к Хохханде и угостил Гольдштейна сигаретой.

— У этого человека английский хромает на обе ноги, как и его тело. Я не понимаю ни слова. Вы уж позаботьтесь, чтобы он добрался домой в целости и сохранности. По-моему, человек вы отнюдь не мстительный.

— Пожалуй, что так, — устало проронил Гольдштейн, глубоко затягиваясь. — Месть, вендетта — разве их удовлетворишь? Поглядите на бедного Д'Изернию. Надо положить конец убийствам. Но не закону. Эти звери истребили миллионы человек, убийство горстки оставшихся в живых не возродит мертвых и не свершит никакой мести. Но каждый суд — своего рода победа, хотя бы в качестве напоминания о том, что одни люди сотворили с другими, и предупреждения, что подобное не должно повториться. Но, пожалуй, эта операция станет для меня последней. В мире все меньше живых нацистов, а у меня все меньше сил. Если мы по сей день не научились жить в мире, то уже никогда не научимся.

— Аминь. Мы с вами оба блюстители мира и закона. Вы займитесь своим последним нацистом, а я займусь своим. Без них обоих мир наверняка станет лучше.

— Ну, все улажено, — потирая руки, подытожил Соунз. — Успешная операция.

— Я еще не досчитавши.

— Одно маленькое неоконченное дельце, — Тимберио увлек Тони в сторонку. — Может, и пустяковое в свете картин Челлини, миллионных выкупов, убийств и нацистских преступников. Но наше агентство работает не на деньги вашего американского бюджета, как вы прекрасно понимаете, так что вопрос о сумме в тысячу песо по-прежнему на повестке дня.

— Огромное спасибо за одолжение. Дайте-ка сообразить, тысяча песо — это около восьмидесяти долларов, вот вам сотня; считайте, что лишняя двадцатка идет на покрытие процентов, а также износа ваших мотороллеров.

— Благодарю. Вот ваш бумажник, билет, документы, все в целости и сохранности.

— Никому не уходить! Даже с деньгами с ихних карманов ста долларов явно мало!

— Да ладно вам, Стокер, не будем мелочиться, — сказал Соунз. — Наверное, они их потратили, нанимая катер, спишите в графу убытков.

— А как насчет моей посудины?! — крикнул человек в полосатой рубашке. — Кто заплатит за ущерб?!

— Вы, — холодно отрезал лейтенант Гонсалес. — Или предпочтете, чтобы я заинтересовался вашими делами с преступниками, попыткой встретиться с кораблем в нейтральных водах, попыткой...

— С удовольствием отремонтирую все своими руками, teniente. Извините, пожалуйста.

— А как вам удалось выследить меня здесь? — поинтересовался Тони у полицейского по пути к машинам.

— Вынужден признать, что случайно. Мы прослушиваем диапазон Агенции Терца, как они прослушивают наш. Я приехал просто поглядеть, что тут за суета, и ваше присутствие стало для меня приятным сюрпризом. Что ж, как ни приятно мне ваше общество, надеюсь, вы скоро уедете из Мексики. Похоже, неприятности к вам просто липнут, мистер Хоукин.

— Лейтенант, клянусь, как ни люблю я Мексику, улечу отсюда первым же самолетом.

Как только они дошли до машин, Соунз отозвал Тони в сторонку.

— Послушайте, как быть с русской? Нельзя же, чтобы весть об этом фиаско просочилась в Москву.

— На сей счет не волнуйтесь, она двойной агент, поставляющий информацию албанцам, и все ее сведения идут прямиком в Пекин. Вы можете использовать ее, чтобы подсовывать Китаю любую дезинформацию.

— Откуда вы знаете?

— Выудил из нее!

— Из вас получится хороший агент, хоть вы и не убийца, Хоукин. — Соунз поспешил прочь.

Тони втиснулся в машину, с удобством расположившись рядом с Елизаветой Злотниковой, все еще державшей поддельное полотно.

— Челлини в целости и сохранности возвращается в Италию. У тебя в руках все, что осталось от да Винчи. Остальное на самом деле погибло при бомбежке. Похоже, до него никому нет дела, так почему бы тебе не оставить картину себе?

— Это очень любезно с твоей стороны, Тони. Фрагмент, анализы, невероятная ценность. Извини, что я говорила про тебя плохие вещи. Будешь в Нью-Йорке — непременно заходи в гости ко мне в музей.

— Я сделаю лучше. Я приглашу тебя куда-нибудь. Ты играешь в пинг-понг?

— Что?..

— Ничего. На обед, в театр, поедим вместе.

Он пожал ей руку, и она ответила крепким пожатием. Тут поднялся рев, будто их окружал рассерженный рой чудовищных ос, — это заводилась шеренга мотороллеров, напрочь заглушив жалобы матросов, на веслах выводивших неуклюжий катер в море.