Глава 3
Шеф лежал на соломенном матраце у горна, беспокойно ворочаясь во сне. Торвин накормил его сытным обедом, который в других условиях он бы приветствовал после все уменьшающихся порций. В лагере стало трудно с продовольствием. Но ржаной хлеб и жареная говядина тяжело лежали в желудке Шефа. И еще тяжелее были его мысли. Ему объяснили правила хольмганга, они сильно отличаются от обычной схватки, такой, в какой он убил ирландца Фланна несколько месяцев назад. Он знал, что все преимущества на стороне противника. Но выхода нет. Вся Армия с нетерпением ждала утренней схватки. Он в ловушке.
И по-прежнему он думал о машинах. Как их строят? Как построить еще лучше? Как пробить стены Йорка? Он медленно погрузился в тяжелый сон.
* * *
Он на какой-то отдаленной равнине. Перед ним возвышаются чудовищные стены. Такого размера, что стены Йорка, да и любые другие построенные смертными кажутся крошечными. Высоко на них фигуры, которые он видел раньше в своих снах — «видениях», как называет их Торвин, — массивные фигуры с лицами, как лезвия топоров, со строгим серьезным выражением. Но теперь на лицах озабоченность, тревога. Впереди к станам поднимается другая фигура, еще более гигантская, чем боги, такая огромная, что возвышается даже над стеной, на которой стоят боги. Но у этой фигуры нечеловеческие пропорции: мощные ноги, толстые руки, разбухший живот, зубастая пасть — все вместе напоминает гигантского шута. Недоумок, один из тех, что рождаются недоразвитыми и, если отца Андреаса не оказывается поблизости, быстро упокоиваются где-нибудь в болотах Эмнета. Гигант подгоняет огромную лошадь, соответствующую ему по размерам, лошадь тащит телегу, на ней камень величиной с гору.
Шеф понимает, что камень должен закрыть брешь в стене. Стена не завершена, но почти закончена. Солнце в этом странном мире садится, и Шеф знает, что если стена будет закончена до захода солнца, произойдет нечто ужасное, невероятно страшное. Поэтому боги смотрят с такой тревогой, поэтому гигант так подгоняет свою лошадь — Шеф видит, что это жеребец, — подгоняет с возгласами радости и ожидания.
Ржание откуда-то сзади. Еще одна лошадь, на этот раз более нормальных пропорций. Кобыла, с гнедой шерстью и гривой, закрывающей глаза. Она снова ржет и скромно отворачивается, словно не понимая, какой эффект вызвал ее призыв. Но жеребец услышал. Он поднял голову. Сбросил постромки. Выглянул и напрягся его член.
Гигант кричит, бьет жеребца по голове, старается закрыть ему глаза. Жеребец раздувает ноздри, гневно ржет, слышит ржание кобылы, на этот раз совсем близко, норовисто бьет копытами, поднимается на дыбы, обрушивается на гиганта, на постромки. Переворачивается телега, катится вниз камень, гигант прыгает от досады. Жеребец освободился, он скачет к кобыле, чтобы погрузить свой поднятый длиной в цепь член. Но кобыла застенчиво отворачивается, отходит в сторону, уводит за собой жеребца, потом уносится стремглав. Лошади переходят на галоп, жеребец медленно нагоняет кобылу, и обе скрываются из виду. Гигант бранится и прыгает в комической пантомиме гнева. Солнце село. Одна из фигур на стене мрачно приближается, на ходу надевая металлические рукавицы.
Приближается расплата, думает Шеф.
Он снова на равнине, смотрит на окруженный стеной город. Могучие стены выше тех, что окружают Йорк, но они по крайней мере человеческих масштабов, так же как и тысячи фигур за стенами и перед ними. Снаружи воздвигают гигантское сооружение — не кабан, как таран Рагнарсонов, а огромный конь. Деревянный конь. «Какой смысл в деревянном коне?» — думает Шеф. — «Конечно, никого он не обманет».
И люди на стенах не обмануты. Со стен в коня летят тысячи стрел. Стреляют и в людей, которые поворачивают тяжелые колеса. Стрелы отскакивают, некоторые из людей падают, но их место занимают сотни других. Конь движется к стенам, он выше их. Шеф знает, что то, что будет происходит дальше, разрешит многолетний кризис, который уже поглотил тысячи жизней и может поглотить еще тысячи. Что-то еще говорит ему, что происходящее здесь будет многие поколения занимать воображение людей, но мало кто будет понимать, что происходило на самом деле, все предпочтут вымышленные истории.
Неожиданно Шеф слышит знакомый голос. Голос, который предупредил перед ночной битвой на Стуре. Все с тем же оттенком веселой заинтересованности.
— Смотри внимательно, — говорит голос.
Конь раскрывает пасть, оттуда высовывается язык, ложится на стену. А из пасти...
* * *
Торвин трясет его, безжалостно дергает за плечо. Шеф сел, все еще пытаясь понять увиденное во сне.
— Пора вставать, — сказал Торвин. — У тебя впереди трудный день. Надеюсь, ты доживешь до его конца.
* * *
Архидьякон Эркенберт сидел в помещении башни высоко над центральным залом собора. Он придвинул к себе свечу. Перед ним целых три свечи, все из лучшего пчелиного воска, не вонючего и дешевого, и свечи дают яркий свет. Эркенберт удовлетворенно поглядел на них и взял из чернильницы гусиное перо. Ему предстояла тяжелая, трудная работа, и результаты ее будут печальны.
Перед ним лежала груда кусков кожи, на них писали, соскабливали написанное, писали снова. Дьякон взял перо и свежий кусок кожи. И написал:
De parochia quae dicitur Schirlam desunt nummil XLVIII " " " " " " " Fulford " " " " XXXVI " " " " " " " Haddinatunus " " " " LIX
Список все продолжался. В конце дьякон провел черту под суммами невыплаченной церковной десятины, перевел дыхание и начал тяжелейший труд — сложение. «Octo et sex, — бормотал он, — quattuordecim. Et novo, sunt... viginta tres. Et septem...» Чтобы облегчить труд, он начал чертить линии на исписанных клочках кожи, перечеркивая, когда набирался десяток. Количество записей увеличивалось, и он начал ставить значки между XL и VIII, между L и IX, чтобы напомнить себе, какие суммы уже сложил, а какие нет. Наконец он пришел к первому результату, твердой рукой записал его — CDXLIX и снова занялся списком, суммируя пропущенные числа. «Quaranta et triginta sunt septuaginta. Et quinquaginta. Centum et viginta». Послушник, украдкой заглянувший в дверь несколько минут назад — не нужно ли чего, в страхе вернулся к товарищам.
— Он называет числа, каких я и не слышал, — сообщил он.
— Он удивительный человек, — сказал один из старых монахов. — Бог уберег его от зла при знакомстве с такими черными знаниями.
— Duo milia quattuor centa nonaginta, — произнес Эркенберт и записал этот результат: MMCDXС. Теперь два числа оказались рядом: MMCDXC и CDXLIХ. После еще ряда подсчетов и вычеркиваний получился окончательный ответ: MMCMXXXIХ. Только сейчас и начнется настоящий труд. Это сумма доходов, не полученных за один квартал. А сколько получится за год, если божественная кара, эти викинги, так долго еще будут преследовать людей Господа? Многие, даже известные arithmetici, избрали бы долгий путь и просто добавили бы одно к другому четыре раза. Но Эркенберт считал себя выше таких увиливаний. И начал наиболее трудную из всех дьявольских процедур — умножение римских цифр.
Закончив, он, не веря своим глазам, посмотрел на результат. Никогда в жизни не приходилось ему видеть такую сумму. Медленно, дрожащими пальцами погасил он свечи, впуская серый свет утра. После заутрени нужно поговорить с архиепископом.
Слишком большая сумма. Таких потерь не должно быть.
* * *
Далеко, в ста пятидесяти милях к югу, тот же свет достиг глаз женщины, закопавшейся от холода в груду шерстяных одеял. Она пошевелилась. Рукой коснулась теплого обнаженного бедра лежащего рядом мужчины. Отдернула руку, словно коснулась чешуи гадюки.
Он мой сводный брат, в тысячный раз подумала она. Сын моего собственного отца. Мы совершаем смертный грех. Но как я могу им всем сказать? Я не могла рассказать даже священнику, который нас обвенчал. Альфгар сказал ему, что мы согрешили во время бегства от викингов и теперь молим о прощении и просим божьего благословения нашего союза. Его считают святым. И короли, короли Мерсии и Вессекса, они прислушиваются к тому, что он говорит об угрозе викингов, о том, что они сделали с его отцом, и как он сражался в лагере викингов, чтобы освободить меня. Думают, он герой. Говорят, что сделают его олдерменом и дадут собственный округ, привезут сюда его бедного изувеченного отца из Йорка, где по-прежнему стоят осквернители-язычники.
Но что произойдет, когда отец увидит нас вместе? Если бы только Шеф был жив...
И сразу по щекам Годивы медленно покатились слезы, как и каждое утро, полились сквозь закрытые ресницы на подушку.
* * *
Шеф шел по грязной улице между рядами палаток, которые установили викинги, чтобы в них греться от зимней непогоды. На плече его лежала алебарда, он надел свои металлические рукавицы, но шлем остался в кузнице Торвина. На хольмганге не разрешается надевать кольчугу и шлем, объяснили ему. Дуэль — дело чести, поэтому вопросы целесообразности, самосохранения здесь не учитываются.
Это не значит, что на хольмганге не убивают.
Хольмганг — поединок четверых. Каждый из двух основных участников наносит удары по очереди. Но он же прикрывается от ударов соперника щитом второго участника, носителя щита; тот подставляет щит, закрывающий от ударов. Твоя жизнь зависит от искусства твоего помощника.
У Шефа помощника не было. Бранд и его экипаж еще отсутствуют. Торвин яростно дергал себя за бороду, раздраженно снова и снова бил молотом по земле, но как жрец Пути не имел права принимать участие. Даже если бы он вызвался, его помощь была бы отклонена судьями. То же самое касалось и Ингульфа, хозяина Хунда. Единственный человек, которого Шеф мог попросить, был Хунд, и как только Шеф об этом подумал, то понял, что Хунд согласится. Но он уже сказал другу, что не нуждается в помощи. Помимо других соображений, он был уверен, что в самый критический момент, когда на них должен будет обрушиться удар меча, Хунд отвернется, чтобы посмотреть на цаплю на болоте или на тритона в луже, и оба они будут убиты.
— Я справлюсь сам, — сказал он жрецам Пути, которые собрались со всей Армии, чтобы наставить его, — к большому удивлению Шефа.
— Не для этого мы говорили о тебе со Змееглазым и спасли тебя от мести Айвара, — резко сказал Фарман, жрец Фрея, известный своими посещениями другого мира.
— Значит, вы уверены в судьбе? — ответил Шеф, и жрецы замолчали.
Но его, когда он шел к месту хольмганга, беспокоила не сама дуэль. Он думал, позволят ли судьи ему сражаться по-своему. Если не позволят, тогда во второй раз в жизни ему придется полагаться на коллективный приговор армии — vapna takr. И при мысли о реве и звоне оружия, которыми сопровождается решение, у него оцепенело внутри.
Он прошел через ворота и оказался на утоптанном лугу, где собралась Армия. Когда он появился, начался гул, зрители расступились, давая ему возможность пройти. В центре было кольцо, огороженное ивовыми прутьями, всего в десять футов в диаметре.
— Хольмганг проводится только на речном острове, — сказал ему Торвин, — но там, где подходящего острова нет, обозначают символический. Во время хольмганга не может быть никакого перемещения. Участники стоят и бьют друг друга, пока один не умрет. Нельзя прекратить схватку, нельзя предложить выкуп, бросить оружие и выйти за пределы площадки. Последние два поступка означают сдачу на милость победителя, который может потребовать смерти или увечья противника. Если борцы проявляют трусость, судьи обязательно приговаривают одного из них или обоих к смерти.
Шеф видел, что его противники уже стоят возле ивовых прутьев. Гебридец, которому он выбил зубы. Теперь он знает, что его зовут Магнус. Он держит в руке обнаженный широкий меч, начищенный так, что змеи на лезвии извиваются и ползут в утреннем свете. Рядом с ним второй: высокий мощный воин средних лет, весь в рубцах. У него огромный щит из раскрашенного дерева, с металлическими ободом и шишкой. Шеф поглядел на них, потом поискал взглядом судей.
Сердце его дрогнуло, когда он узнал в небольшой группе из четырех человек высокую фигуру Бескостного. Тот по-прежнему в алом и зеленом, но серебряный шлем снял; светлые глаза с невидимыми бровями и ресницами смотрят прямо на него. Но на этот раз в них не подозрительность, а уверенность, интерес, презрение. Айвар увидел, как невольно вздрогнул Шеф и тут же постарался принять независимый вид.
Айвар зевнул, потянулся, отвернулся.
— Я снимаю с себя обязанности судьи на этот случай, — сказал он. — У нас с этим петушком свои счеты. Не хочу, чтобы говорили, что я воспользовался своим положением и судил несправедливо. Пусть его прикончит Магнус.
Ближайшие зрители одобрительно загудели, гудение распространялось по всей толпе, когда новость передавалась в дальние ряды. Все в Армии, снова понял Шеф, есть дело общего согласия. Всегда хорошо иметь Армию на своей стороне.
Айвар отошел от троих сущей, явно опытных воинов, хорошо вооруженных, на шеях, руках и поясах у них блестит серебро, свидетельствуя о высоком статусе. Среднего он узнал, это Халвдан Рагнарсон, старший из братьев. Он имеет репутацию свирепого человека, настаивает на сражении, даже если в этом нет необходимости, он не так умен, как его брат Сигурт, и не так страшен, как Айвар, но от него милосердия ждать не приходится.
— Где твой второй? — спросил Халвдан, нахмурившись.
— Мне он не нужен, — ответил Шеф.
— У тебя он должен быть. Ты не можешь биться на хольмганге без щита и носителя щита. Если ты выступишь без него, то это все равно, что сдаешься на милость противника. Магнус, что ты хочешь с ним сделать?
— Мне не нужен второй! — На этот раз Шеф закричал, выступил вперед, ударил древком алебарды в землю. — У меня есть щит. — Он поднял левую руку, на которой висел маленький круглый щит, прикрепленный к локтю и сделанный исключительно из железа. — И у меня нет меча. Мне не нужен второй, я не датчанин, а англичанин.
Снова поднялся ропот — ропот интереса. Шеф знал, что Армия любит драмы. И ради такой драмы можно и нарушить правила. И Армия поддержит более слабого, если он смел.
— Мы не можем принять его предложение, — сказал Халвдан двум другим судьям. — Что скажете?
В толпе началась какая-то сумятица, кто-то пробивался к Шефу. Еще одна крупная мощная фигура в серебре. Гебридцы, нахмурившись, стояли чуть в стороне. Шеф с удивлением увидел своего отца Сигварта. Сигварт взглянул на сына, потом повернулся к судьям. Вытянул свои толстые руки.
— Я хочу быть носителем щита этого человека.
— Он тебя просил об этом?
— Нет.
— Тогда какое отношение ты имеешь к этому делу?
— Я его отец.
Снова шум среди собравшихся, с ноткой растущего возбуждения. Жизнь в зимнем лагере скучна и холодна. И это лучшее развлечение, какое было у Армии после неудачи штурма. Как дети, воины Армии боялись, что представление слишком быстро окончится. Они подходили поближе, старались услышать новость и передать тем, что стояли сзади. Их присутствие действовало на судей. Те должны принять правильное решение, но при этом учесть и настроение толпы.
Они начали тихонько совещаться, а Сигварт быстро повернулся к Шефу. Подошел ближе, пригнулся на один-два дюйма, чтобы быть на одном уровне, и заговорил просительным тоном.
— Послушай, парень, однажды в трудном положении ты уже отверг меня. Должен сказать, это свидетельствует о смелости. И посмотри, чего это тебе стоило. Глаза. Не делай этого снова. Мне жаль — жаль того, что случилось с твоей матерью. Если бы я знал, что она родила такого сына, я бы этого не сделал. Многие рассказывали мне, что ты сделал во время осады с тараном, — вся Армия говорит об этом. Я горжусь тобой.
— Позволь мне держать щит. Я делал это уже. Я лучше Магнуса, лучше его приятеля — Колбейна. Со мной никакой удар до тебя не дойдет. А ты — ты уже ударил этого гебридца, как собаку. Сделай это снова. Мы прикончим эту пару!
Он крепко сжал плечо сына. Глаза его сверкали чувством, смесью гордости, замешательства и чего-то еще, может, жажды славы, решил Шеф. Никто не может в течение двадцати лет быть победоносным воином, ярлом, предводителем боевых отрядов без стремления быть первым, чтобы все глаза устремлялись на него, чтобы уметь вырвать у судьбы успех силой. Шеф почувствовал неожиданное спокойствие, собранность, сумел даже подумать о том, как спасти лицо отца и в то же время отказать ему. Он знал, что худшие его опасения не оправдаются. Судьи разрешат ему сражаться одному. Слишком будет разочарована Армия, если они решат по-другому.
Шеф освободился от хватки, почти объятия отца.
— Я благодарю ярла Сигварта за предложение держать мой щит в этом хольмганге. Но между нами кровь — он знает, чья. Я верю, что он надежно и преданно поддерживал бы меня в этом деле, и помощь его много бы значила для такого молодого воина, как я. Но я не показал бы drengskarp, если бы воспользовался его предложением.
Шеф использовал слово, означающее воинскую честь, мужество — это слово говорит, что воин стоит выше мелочей и не заботится о выгоде. Это слово — вызов. Если один из противников проявит drengskarp, другой не может не сделать того же.
— Я снова говорю: у меня есть щит и есть оружие. Если это меньше, чем я мог бы иметь, тем лучше для Магнуса. Скажу больше. Если я не прав, это покажет поединок.
Халвдан Рагнарсон посмотрел на двоих других судей, они кивнули, и он тоже кивнул. Двое гебридцев сразу вошли в круг и заняли позицию один возле другого: они знали, что дальнейшие колебания и попытки спорить не найдут одобрения у Армии. Шеф встал перед ними, увидел, как две судей заняли свои места по сторонам, а в это время Халвдан посредине повторял правила поединка. Краем глаза Шеф видел Сигварта, тот стоял впереди, теперь к нему присоединился молодой человек с выступающими вперед зубами, которого Шеф уже видел. Хьорварт, сын ярла, отвлеченно подумал он. Его сводный брат. Сразу за этими двумя стояла группа во главе с Торвином. И хоть Шеф старался внимательно слушать Халвдана, он заметил, что каждый из этих людей выставил на всеобщее обозрение свою подвеску. Торвин собрал людей в поддержку — на всякий случай.
— ...соперники должны ударять по очереди. Если попытаетесь ударить дважды подряд, даже если соперник не успел защититься, вы проигрываете хольмганг и вашу участь решают судьи. И решение их будет строгим! Начинайте. Магнус, как обиженный, бьет первым.
Халвдан отступил, внимательно наблюдая, подняв меч, чтобы отразить незаконный удар. Шеф обнаружил, что его окружила полная тишина. Перед ним два противника.
Он двинул алебарду вперед и нацелил ее острие в лицо Магнусу, левой рукой он держал свое оружие сразу под массивной сложной головкой. Правая рука готова перехватить древко или парировать удар с любого направления. Магнус нахмурился, он понял, что должен сделать шаг и тем выдать направление своего удара. Он сделал шаг вперед и направо, к самому краю линии, которую провел по земле Халвдан, чтобы разделить противников. Меч его устремился справа вниз, нацеленный на голову. Самый элементарный из возможных ударов. Он хочет кончить побыстрее, подумал Шеф. Удар был безжалостный и быстрый, как молния. Шеф поднял левую руку, и удар пришелся в середину металлического щита.
Звон, отскок. По всей длине щита появилась борозда. А что такой удар сделал с лезвием, Шеф, кузнец, даже думать не хотел.
Магнус отступил от линии, Колбейн сделал шаг вперед, прикрывая его щитом. Шеф поднял алебарду обеими руками над правым плечом, сделал шаг к линии и нацелил острие прямо в сердце Магнуса, не обращая внимания на щит. Треугольное острие прошло сквозь липовую древесину щита, как сквозь сыр, но при этом Колбейн рванул щит вверх, и острие только оцарапало Магнусу щеку. Шеф рванул, повернул, снова рванул и с треском дерева высвободил свое оружие. Теперь в серой крашеной поверхности щита зияло отверстие, и Колбейн и Магнус с обеспокоенным выражением переглянулись.
Магнус снова прошел вперед. Он понял, что не должен бить со стороны щита. Ударил слева, но опять нацелился в голову. Он по-прежнему считал, что человек без настоящего меча и щита не имеет хорошей защиты. Не меняя хватки, Шеф поднял алебарду навстречу опускающемуся мечу и принял удар не головкой молота, а противоположной стороной, острием шириной в большой палец.
Меч вылетел из рук Магнуса и упал на стороне Шефа. Все глаза устремились к судьям. Шеф сделал шаг назад, еще шаг, посмотрел в небо. Собравшиеся загудели, начали понимать, что происходит, гул был одобрительный. Зрители видели теперь преимущества оружия Шефа и затруднительное положение гебридцев. Магнус с каменным лицом переступил через линию, поднял оружие, быстро сделал им приветственный взмах и вернулся на свою половину.
На этот раз Шеф поднял алебарду над левым плечом и ударил, как дровосек, валящий дерево, руки его скользнули по древку, вся сила сосредоточилась в ударе металлического полумесяца в пол-ядра длиной. Колбейн подскочил, чтобы спасти товарища, и высоко поднял щит над головой. Лезвие разрубило кромку щита, направление его движения при этом слегка изменилось, потом прорезало два фута липовой древесины и с гулким ударом вонзилось в землю. Шеф выдернул его и стоял наготове.
Колбейн взглянул на половину щита, еще висящую на руке, и что-то прошептал Магнусу. Халвдан Рагнарсон с лишенным выражения лицом прошел вперед, подобрал отрубленный овал дерева и отбросил в сторону.
— Щит можно заменить по согласию обеих сторон, — сказал он. — Бей.
Магнус с отчаянием в глазах сделал шаг вперед и ударил без всякого предупреждения на высоте колена. Мечник в таком случае подскочил бы — или попробовал бы подскочить, это вполне возможно для человека. Шеф слегка двинул правую руку и усиленным металлом древком остановил удар намертво. И едва успел Магнус спрятаться за щитом товарища, Шеф шагнул вперед, ударил снизу вверх острием алебарды. Удар, с которым острие встретилось с остатками щита, сопротивление на этот раз не только древесины, и Колбейн с недоумением смотрел на острие, которое пробило щит и руку, раздробив локтевую и плечевую кости.
С застывшим лицом Шеф ухватил алебарду под самой головкой и рывком высвободил острие. Колбейн пошатнулся, перешагнул через линию, пришел в себя и выпрямился с побледневшим от шока и боли лицом. Послышалось множество криков.
— Схватка кончена, он перешел линию!
— Он ударил носителя щита!
— Он ударил бойца. А если носитель щита подставил руку...
— Кузнец первым пустил кровь, он победил!
— Прекратите! Прекратите! — Это голос Торвина. Но еще громче другой голос, Сигварта: — Пусть дерутся! Они воины, а не девчонки, чтобы хныкать из-за царапины.
Шеф взглянул в сторону, увидел, как Халвдан с серьезным, но взволнованным лицом сделал знак продолжать.
Колбейн был потрясен, он возился с пряжками своего бесполезного щита и явно не мог уже держать его. Магнус тоже побледнел. Каждый удар алебарды едва не приводил его к гибели. А теперь у него вообще не осталось защиты. Но спасения нет, ни убежать, ни сдаться невозможно.
С побледневшими губами, с решимостью отчаяния он сделал шаг вперед, поднял меч и обрушил его прямо вниз. От такого удара любой уклонится, не задумываясь; но в хольмганге нужно стоять неподвижно. Впервые за время схватки Шеф повернул левую руку и отразил удар лезвием топора алебарды. Алебарда встретила опускающийся меч на середине и отбила его в сторону, лишив Магнуса равновесия. Придя в себя, он взглянул на свое оружие. Оно не раскололось, но было перерублено почти наполовину и согнулось.
— Мечи можно заменять только по согласию обеих сторон, — провозгласил Халвдан.
Лицо Магнуса исказилось от отчаяния. Он попытался собраться, встать прямо в ожидании смертоносного удара. Колбейн немного продвинулся вперед и пытался поднять руку.
Шеф взглянул на лезвие алебарды, провел по нему пальцем. Небольшая зарубка. Придется поработать напильником, подумал он. Оружие называется «Месть тролла». Он сражается, потому что этот человек убил тролла. Настала пора мести за этого тролла и за многих других.
Но ведь он ударил гебридца не потому, что тот убил раба, а потому, что раб был нужен ему, Шефу. Он хотел расспросить его о машинах, которые делал этот раб. Если он убьет Магнуса, знания все равно не вернет. К тому же у него самого теперь больше знаний.
В полной тишине Шеф отступил, вогнал алебарду острием в землю, отстегнул шит, отбросил его. Повернулся к Халвдану и сказал громко, стараясь, чтобы его услышала вся Армия: — Я прекращаю хольмганг и прошу справедливости у судей. Я сожалею, что в гневе ударил Магнуса Рагнальдсона, выбил ему два передних зуба, и если Магнус откажется от хольмганга, обещаю ему плату за эту обиду, а также плату его другу Кольбейну, которого я ранил. Я прошу их о дружбе и поддержке в битве.
Стон разочарования смешался с одобрительными криками. В толпе раздавались крики, начались стычки, когда две точки зрения находили своих выразителей. Халвдан и двое судей собрались и начали совещаться, через несколько минут они подозвали к себе двоих гебридцев. Они достигли соглашения, и толпа начала медленно стихать, чтобы услышать решение и утвердить его. Шеф не испытывал страха, не вспоминал о том, как в последний раз стоял в присутствии Рагнарсонов и ждал решения. Он знал, что правильно угадал настроение толпы, что судьи не посмеют идти против него.
— Все трое судей считают, что хольмганг велся честно и справедливо, что никто из участников не заслуживает осуждения и что ты, Шеф... — он с трудом справился с произношением английского имени... — Скейф, сын Сигварта, имеешь право предлагать уплату, поскольку твоя очередь ударить. — Халвдан осмотрелся и повторил. — Потому что твоя очередь ударить. Соответственно, так как Магнус Рагнальдсон согласен с нашим решением, мы объявляем, что поединок заканчивается и ни одна сторона не несет наказания.
Вперед выступил гебридец Магнус.
— Я заявляю, что принимаю предложение Скейфа Сигвартсона о плате за обиды, причиненные мне и Колбейну Колбрандсону. Мы оцениваем плату в полмарки серебра каждому... — крики и свистки встретили эту исключительно низкую плату, но Магнус продолжал: — ...На одном условии. Этот Скейф Сигвартсон в своей кузнице изготовит для нас оружие, такое же, каким пользовался, за плату в половину марки серебра за каждое. И с этим мы предлагаем ему дружбу и поддержку.
Магнус, широко улыбаясь, прошел вперед и пожал руку Шефу, Колбейн тоже подошел. В кольце оказался и Хунд, он тут же схватил окровавленную руку Колбейна, щелкая языком из-за грязного рукава. И Сигварт оказался тут же, он возвышался за обоими дуэлянтами и пытался что-то сказать. Но весь гул прервал ледяной голос.
— Ну, что ж, вы согласились о том и другом. Если намерены были прекратить хольмганг после первых капель крови, могли устроить потасовку за нужником и не тратить время всей Армии.
— Но скажи мне, петушок... — Теперь Бескостный говорил в наступившем молчании; сверкая глазами, он прошел вперед. — Что ты можешь сделать, чтобы получить мою дружбу и поддержку? А? Потому что между нами тоже кровь. Что ты мне предложишь в обмен на нее?
Шеф повернулся и возвысил голос, вложив в него вызов и презрение, так чтобы Армия знала: он не смолчал перед Айваром: — Я могу дать тебе кое-что, Айвар Рагнарсон. Я уже пытался однажды дать это. Мы знаем, что сам ты это не можешь получить. Нет, я не о женской юбке... — Айвар шагнул назад, глаза его не отрывались от лица Шефа, и Шеф знал, что теперь Айвар никогда не оставит его, никогда не забудет его слов, пока один из них не умрет. — Нет. Дай мне пятьсот человек, и я дам кое-что тебе и всей Армии. Дам машины, которые мощнее христианских. Оружие сильнее, чем то, что использовалось раньше. И когда я сделаю все это, я дам тебе кое-что еще.
— Я дам тебе Йорк!
Он закончил выкриком, и Армия подхватила его крик, раздался одобрительный лязг оружия.
— Хорошая похвальба, — ответил Айвар, взглянув на Сигварта, на гебридцев, на группу носителей подвесок. Все они собрались вокруг, поддерживая Шефа. — Но печально кончится она для парня, если он не выполнит своего обещания.
Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |