Глава 2

Они вышли ранним утром. На Эсоне был только что покрашенный кожаный панцирь. Меч у пояса, на левой руке круглый щит с полированными бронзовыми бляхами. На шее по обычаю йерниев висел бронзовый кинжал. Снятый с Дер Дака микенский шлем выправили, но потерянных прядей конских волос в этой стране заменить было нечем. У здешних невысоких пони волос был мягок, и на них охотились ради мяса. Но Эсон сразил копьем здешнего вепря. Быстрые и могучие звери были, пожалуй, даже опаснее арголидских, и жесткой щетиной удалось заменить недостающие пряди. В этом не было бесчестья: могучего вепря здесь ценили не меньше, чем благородных коней на его родине. Воины-йернии лепили из своих усов и глины некое подобие кабаньих клыков, по той же причине делали жесткими свои прически. Так что носить на шлеме гребень из кабаньей щетины было даже, пожалуй, почетно.

Эйас тоже производил впечатление в кожаной броне и медной шапке-шлеме — той самой, в которой Эсон выступил на битву с Дер Даком. Кожаный полупанцирь напоминал доспех Эсона, однако не был настолько богатым. Среди вещей, принадлежавших убитому вождю, они обнаружили бронзовый топор из тех, что использовали для рубки леса. Но ничто не мешает рубить им воинов: для этого топор и взяли с собой.

Как наименее воинственный из троих, Интеб облачился в простую кожаную куртку и взял деревянный щит, обитый толстой кожей. Но каменный топор его был неплохо сработан. Йернии такими гордились. За плечами египтянина находился небольшой мешок с едой. Эсон взял мешок побольше — с подарками для нового вождя-быка.

К ночи все устали и, посв. завернулись в плащи и улеглись ногами к костру. Интеб ночью проснулся — когда Эйас подкладывал сучьев в костер. Воздух стал настолько холоден, что обжигал лицо египтянина: из глаз полились слезы, Интеб заморгал. В черной чаше неба, опрокинутой над головой, до самого окоема горели яркие звезды. Темноту прочертила падающая звезда, беззвучно исчезнувшая за холмами. Подобно погибшей душе, вдали захохотал филин. Интеб поежился и придвинулся к теплому Эсону, ровно и глубоко дышавшему возле него, черпая силы у могучего друга. Если бы не Эсон, сидел бы сейчас он, Интеб, среди советников у ног фараона в Фивах, как подобает благородному зодчему, а не мерз на холодной земле, на самом краю света. Что за прихоть привела его в эти края? Египтянин улыбнулся и вновь провалился в сон, все еще улыбаясь. К середине четвертого дня они увидели впереди меловой холм и поднимающиеся над ним плетеные стены дана. Дважды в этот день путники обгоняли стада скота, бредущие в ту же сторону. Но пастухи и животные с опаской поглядывали на чужаков и старались держаться подальше. Охранявшие стада воины-йернии хмурились и хватались за топоры. Ближе к дану скота было еще больше, его держали во временных загонах. Всюду вздымались облака пыли.

Тропа, по которой они шли, была густо усеяна коровьими лепешками, она извивалась между невысокими курганами Владычицы, обступившими дан. Погребенные здесь воины всей тевты, возвратившись к Земле-Матери, дожидались, когда Владычица Курганов отведет всех в Обещанные Края. Вокруг некрополя складывалась вся жизнь племени, здесь проходили ежегодные сходки и прочие важные события, здесь обдумывали набеги на соседей и кражи скота, посвящали юношей в воины и выбирали быка-вождя.

Миновав последний загон, они увидели толпу йерниев, собравшуюся у стен дана. Уже шел какой-то обряд. От тонкого воя ныли зубы. Все перекрывал громкий мужской голос.

Когда путники подошли ближе, им стало ясно — это похороны. Уже выстроен смертный дом — сооружение без стен из одной только крыши: маленькие бревна были наклонно приставлены к поперечине, получалась узкая и длинная домовина для одного тела. Женщины и мальчики не один день разбивали кирками из оленьих рогов твердый мел около смертного дома. Они набили достаточно камня, их работа теперь была закончена, и захмелевшие воины внимали голосу высокого мужчины в белых одеждах, что-то говорившего нараспев. Седиле волосы доходили до плеч, лицо утопало в окладистой бороде. Однако на верхней губе волос не было: у йерниев только воины носили усы. У ног мужчины лежал обезглавленный труп; голова его была аккуратно подложена под правую руку, она поблескивала маслом и была прикрыта шкурой вепря. Возле покойника, скрестив ноги, сидел другой человек, он дул в деревянную трубку, приделанную к раздутому меху. Мужчина пыхтел, лицо его покраснело, мехи надувались. Но труды эти не производили полезного действия: воздух попусту выходил через полую кость, в которой сбоку были проделаны дырки. Вспотевший человек то и дело прикрывал то одну, то другую дырку своим пальцем — так возникал этот то усиливавшийся, то спадавший непрекращающийся визг, впрочем не мешавший слышать песнопения.

— Он жил как подобает воину, доброй жизнью, что никогда не закончится. Умер он в битве, умер он с криком, умер он с оружием — такую смерть назначил Разящий мужчинам. И умерев так, он не познает смерти, но вступит на тропу воина, что ведет в Мой Мелл, Медовые Страны, и Владычица Курганов поможет ему в пути. Сейчас он уходит в земли вечной юности, где нет боли, где нет смерти, где нет печали, где нет ни конца, ни начала, где нет зависти, где нет ревности, где нет гордости, где нет страха. Он отправляется в край изобилия, где повсюду стада и гурты, и глаз видит их, но не видит конца им. Там жарят длинных свиней таких, что и сорока мужам не поднять, и он первым отрежет мясо от этой свиньи. Там чаши полны питьем и никогда не пустеют. Туда он уходит, туда мы его отсылаем.

Штуковина из мехов и полой кости завыла погромче. Пока труп заталкивали под крышу, воины орали до хрипоты. Когда покойника заложили последними бревнами, они принялись кидать плоскими оленьими лопатками разбитый мел, каждый старался перещеголять остальных. Гора мела росла, могильный дом скрылся под ней, воины шатались от опьянения и усталости. На взгляд Эсона, зрелище было великолепным, он отвернулся, лишь когда рядом с ним появился Ар Апа.

— Ты здесь, — произнес воин-йерний, и в голосе его слышалось более чем просто облегчение. Наследовать вождю-быку дело не легкое. Присутствие Эсона укрепляло позиции Ар Апы.

— Кого хоронят? — спросил Эсон, не отводя глаз от церемонии.

— Дер Дака. Вождей-быков хоронят во время самайна.

Эсон с нескрываемым интересом поглядел на образовавшийся курган, который к этому времени увенчала набитая сухой травой шкура быка.

— Я убил его летом. Он давно должен был сгнить.

— Наши друиды знают многое. Они знают, что было и что будет, умеют исцелять больных. Каждый день они покрывали тело его кедровым маслом, и вот видишь — оно твердое. Пойдем пить.

Эсон бы остался еще послушать, но Эйас громко причмокнул губами, а Интеб решительно обратился спиной к примитивному обряду. Впрочем, подобное грубое бальзамирование в известной степени напоминало знакомый ему изощренный египетский способ, который делал тело столь же стойким к гниению, как прочное дерево. Мимо длинной стойки, к которой были подвешены туши забитых овец, они прошли прямо ко входу в дан.

Там царили шум и смятение: кричали животные, вопили люди. Внутри просторного дана стояла такая же суета, как бывает в день пира в Фивах или на погребальных боях в Микенах. Повсюду были воины-йернии, с мечами и топорами они толкались в толпе, то и дело горделиво оглаживая костяшками пальцев твердые усы. Вокруг толпились женщины и многочисленные грязные дети; самые маленькие из них голышом путались под ногами, гоняя кусочки мела. Но попадались среди них и чужие: смуглые альбии со своими товарами в мешках; круглоглазые донбакшо тащили на жердях дичь и зайцев. Попадались и другие люди, светловолосые, таких Эсону не доводилось еще видеть. Они были воинами — на круглых шлемах торчали бычьи рога, длинные кинжалы висели на поясах, запястья этих людей украшали золотые браслеты, плащи были скреплены у шеи увесистыми золотыми застежками. Но за спиной они, подобно рабам, тащили большие корзины. У их женщин поклажа была едва ли не еще большей. Корзины опустили на землю, но пока они стояли закрытыми. Эсон гадал, что за товар доставили в них. В руку ему вложили чашу на ножке, и он жадно припал к элю.

— Смотрите сюда! — закричал Эйас с круглыми от удивления глазами. — Такого я еще не видел.

Странно наряженный человек вспрыгнул на высокий помост из переплетенных ветвей и ивовых прутьев. Еще не окончившие сооружение женщины принялись кричать на него, но он уклонился от тянущихся к нему рук и пробрался к середине помоста, прогибавшегося и потрескивавшего под ним. Кожаная юбка его доходила почти до лодыжек, капюшон оканчивался бахромой прямо на плечах — карикатура на воина в короткой юбке и длинном плаще с капюшоном. Лицо и руки намазаны черной фязью или сажей, той же краской зачернены волосы, острием вверх уложенные на макушке.

— Друг, друг! — завопила толпа, со всех сторон люди кинулись поглядеть на забаву.

Друг легко вскочил на ноги и вдруг взвыл, словно от боли, и заскакал на одной ноге, удерживая другую руками и вылизывая языком — как собака выкусывает колючку в лапе. Потом он довольно быстро и очень похоже показал быка, корову, теленка, разыскивающего матку, и воина, разыскивающего теленка. Последняя сценка вызвала восторженные вопли даже со стороны воинов, не намеревавшихся узнавать себя в чванном, важно выступающем и поглаживающем усы шуте. Смех умолк, когда друг извлек из-под оттопыренной юбки несколько вырезанных из дерева яблок. Они были раскрашены желтой и красной краской и ярко блестели в лучах солнца. Он подбросил вверх одно, другое, поймал первое, подбросил еще и еще, удивляя зрителей своим умением держать в воздухе сразу несколько шаров. Эсон вместе с Эйасом радостно вопили, и только Интеб, при дворе Тутмоса видевший еще и не такое, молчаливо потягивал эль.

Когда они наконец устали от представления, Ар Апа увел их к ямам, где были разложены костры, над которыми коптились туши коров и овец, издавая приятный аромат мяса и жира. Женщины отрезали полосы и ломти мяса кремневыми ножами. Их мгновенно расхватывали жадные руки. Толчками и пинками Ар Апа разогнал толпу и велел вырезать лучшие куски для Эсона и его спутников. Когда они получили мясо, он запустил руку в кисет и извлек из него пригоршню белых кристалликов, перемешанных с крупицами грязи.

— Соль, — горделиво объявил Ар Апа, присыпая куски, которые гости держали в руках.

Эсон ощутил, как рот наполнился слюной. Наверняка кто-нибудь из прибывших привез с собой соль на продажу — следует прикупить. Соленое мясо вновь пробудило жажду — тут же явился и эль. Нетрудно было понять, почему самайн считался главным событием года.

Свирепый лай и рычание отвлекли их внимание. Не оставляя чаш, они присоединились к толпе, собравшейся на противоположной стороне дана. Чтобы оказаться в первом ряду, пришлось потолкаться.

— И это собаки? — спросил Интеб, стараясь не выпускать из рук топор.

Мохнатые и злобные псы оказались величиной с небольшого медведя. Эсон слыхал о них, но видеть еще не доводилось. Йернийских волкодавов натаскивали на волков и вепрей, их привезли для состязаний на погребальных играх. Теперь два пса рвались друг к другу. Они тянули поводки так, что хозяева едва удерживали их. Ощерив клыки и хрипя от ярости, псы брызгали слюной. Оба хозяина по ходу дела бились об заклад, выкрикивали ругательства... псы рычали, наконец соглашение было достигнуто. Круг разошелся пошире, и огромных зверей спустили. Они набросились друг на друга.

Свирепые псы были примерно равны по силе. Они сцепились, отпрыгнули и, щелкая зубами, попытались укусить друг друга. Потом сцепились снова. Запустив морды в толстые шкуры, они старались добраться до плоти. Наконец один из них сумел пропороть ногу своему сопернику. Хлынула кровь, драка закончилась бы смертью раненого пса, если бы не вмешались хозяева. Псов удалось разнять лишь с помощью рукоятей топоров и древков копий.

Проигравшие уплатили заклады. Послышался громкий визг — проигравший хозяин вымещал неудачу, без жалости избивая побежденного пса.

Невозможно было все увидеть и испробовать. Переплыв через узкий пролив, торговцы-альбии привезли с зеленого острова Домнанн кованое золото и бронзу. Воины-йернии толпились возле них, предлагали за драгоценности все, что пожелают гости. Люди в рогатых шлемах, звавшиеся гераманиями, явились из-за моря с востока, они предлагали не только драгоценную соль, но и теплые куски бурого янтаря. Внутри некоторых таились сказочные насекомые, их можно было увидеть, поглядев через камень на солнце. Еще они торговали бронзовыми кинжалами хорошей работы. Эсон все вертел один из них под бдительным оком владельца, жалея, что ничего не может предложить в обмен. Герамании принесли с собой и египетские бусы. Интеб, усмехаясь, разглядывал их.

— Ох, далеко они залетели от дома, как и я сам, — проговорил он, держа на ладони одну из бусин и прищуриваясь. Потом он молча вернул ее гераманию и, лишь отойдя от торговца подальше, пояснил Эсону: — Скверная работа, плохая глазурь — для Египта не годится, но в этих грубых краях большая ценность.

Яств было много: свежие яблоки, сливы, сладкий мед прямо в сотах. А йернийские колбасы, которых они до сих пор еще не пробовали, оказались не хуже, чем в Арголиде. Набитые жиром, мясом, просоленные, сдобренные какими-то семенами, они были дотверда прокопчены над огнем. Был еще мед, сваренный на орехах, пьяный сок вересковых ягод и эль... снова и снова. Прежде чем солнце коснулось горизонта, животы их оказались туго набиты, глаза насытились зрелищами, а уши оглохли от криков.

— Смотри-ка! — воскликнул Эйас, указав на толпу, собравшуюся на другом краю дана. Под его припухлыми веками вдруг вспыхнул радостный огонек.

На расчищенном, посыпанном песком круге сцепились два мужа, пытавшихся бросить соперника на землю. Они старались сделать порожку или бросок и одновременно молотили друг друга кулаками. Разойдясь, они принялись осыпать друг друга могучими ударами, по большей части попадавшими мимо цели. Эйас пренебрежительно хмыкнул. Наконец один из верзил — оба были рослыми и крепкими гераманиями — зацепил другого за ногу и одновременно ударил кулаком, повергнув противника на землю. Половина собравшихся разразилась радостными воплями, другие, ворча, принялись отдавать заклав. Шагнув вперед, Эйас хриплым голосом завопил так, что слышали все:

— Мешки с жиром, сальные туши! Это не бойцы, а две бабы с титьками на заду. Я плюю на них обоих.

Слова его обрели практическое подкрепление: Эйас и впрямь отвесил по объемистому плевку в сторону каждого из гераманиев, попав одному в живот, другому в щеку. Разразившись яростными криками, они бросились бы на него, если бы их не удержали друзья.

— Рассердились, а? Убить меня захотели? — захохотал Эйас. — Ну-ка, давайте сюда. Сразу оба! Обещаю, что повалю обоих. Кто ставит на то, что я не смогу этого сделать?

Желающих нашлось в избытке, Интеб и Эсон никому не отказывали. Их убьют, если Эйас проиграет: они успели прозакладывать все, что они имели и чего не имели вообще. Но они верили в этого смуглого крепыша, который был ниже ростом каждого из соперников почти на голову. Пока заключались пари, Эйас горделиво расхаживал по кругу и усердно ярил гераманиев своими насмешками.

Бой начался: по знаку оба герамания рванулись с места, вытянув руки вперед, и Эйас отбежал в сторону. Под гневные крики и насмешки он обежал круг, а разгневанные мужи гнались за ним. Молчание опустилось на собравшихся, когда он вдруг остановился и в воздухе промелькнула рука — словно змея, совершающая убийственный бросок. Кулак угодил первому из преследователей прямо в солнечное сплетение. Охнув, тот перегнулся и лицом вперед повалился на землю.

— Первый готов, — объявил Эйас. — Иди сюда — твой черед.

Второй боец держался теперь куда осторожнее, он пригибался к земле, двигался крадучись, стараясь зацепить Эйаса, прежде чем убийственный кулак успеет поразить его. Но удар сбоку потряс герамания, получив второй — в ребра, — он пошатнулся и едва не упал... Но все же метнулся вперед и успел обхватить Эйаса. Все было сделано точно, и на этом борьба едва не окончилась. Гераманий был явно сильнее. Прижимая руки Эйаса к бокам, он медленно клонил его вниз неотвратимо и бесповоротно. Эйас изо всех сил старался сбросить невыгодное объятие и, уже почти падая, ухитрился высвободить одну из рук.

Этого оказалось довольно. Криво улыбнувшись толпе, бывший раб коротко взмахнул кулаком и по короткой дуге направил его в спину соперника — в печень, под ребра. Рослый гераманий содрогнулся и пошатнулся. Прежде чем он успел прийти в себя, кулак вновь поразил то же самое место, и воин взревел, широко раскинув руки. Сделав шаг в сторону, Эйас облегчил муки соперника: тяжелый удар в висок лишил герамания сознания прежде, чем тело его успело упасть на землю.

— Вот теперь они кое-что узнали о кулачном бое атлантов, — заметил Эйас. Переступив через оба неподвижных тела, он отправился помогать в сборе закладов. Кое-кто пытался оспаривать непривычный способ, которым была добыта победа, но такие быстро утихали, обнаружив перед носом огромный кулак. Так этот день принес и барыш.

Не прекратился самайн и с закатом. Костры загорелись ярче, дрожащий свет их бросал тени на стены дана и на толпу, толкавшуюся внутри него. Из темных уголков уже слышался визг и смех: женщины йерниев и гостей, которым нечем было торговать, зарабатывали на подарки и украшения товаром, с которым их мать родила. Факелы из горящего тростника освещали золото, каменные топоры и острые кремневые ножи, бронзовые кинжалы, янтарные диски, и вещи более обыденные: мясо, дичь, соль и сладкие плоды. Всякий находил здесь кое-что для себя.

Но готовились более важные события. В центре дана в самой большой яме разложили костер. Женщины старательно мели вокруг него, наконец земля очистилась от помета и опавших дубовых и лавровых листьев. Два глубоких гнезда очистили от скопившегося за год мусора и под надзором первого друида вставили в них два высоких — в человеческий рост — и толстых столба. Сверху в них были вырезаны полукруглые углубления для короткой горизонтальной перекладины. Когда арка оказалась собранной, сам друид густо обмазал ее жидким мелом, выбелив дерево, словно кость. Пока он был занят этим делом, начали собираться воины-йернии. Они были одеты в альбийские ткани, при всех своих драгоценностях и при оружии. Воины усаживались возле огня. Но не успели собраться все, как один вскочил с места и громким голосом объявил, какой он бесстрашный и отважный боец. Начались выборы быка-вождя.

Когда собрались все, огонь взвился высоко, и в его золотом свете воины, потея, требовали эля, хвастали своими гривнами, браслетами и кольцами. Поднялся ровный и громкий шум, никто никого не слышал, но это никого и не волновало. Важно было говорить перед собранием — содержание же всех баек и побасенок было знакомым и давно известным. Они выкрикивали друг другу громкие оскорбления и один за другим принимались расхаживать возле костра, ударяя топорами в щиты, при этом изо всех сил превознося собственные подвиги. Эсон тоже протолкался внутрь круга воинов и выкрикивал оскорбления, чередуя их с отъявленной ложью: право его присутствовать среди них никто не оспаривал. Интеб следил за происходящим от наружного края круга, потягивая сладкий мед, пришедшийся ему по вкусу... потом он уснул. Эйас с пухлой после дневной удачи мошной, с новыми ранами на покрытой рубцами коже отправился искать успеха уже среди женщин. Он целый день восхищался высокими светловолосыми и полногрудыми женщинами гераманиев и наконец богатыми дарами заманил одну из них в сторону от костра. И там дал ей известные основания вспоминать о нем в своих северных лесах.

К рассвету большинство воинов-йерниев уже повалились спать — прямо в пыль, — другие могли только кивать пьяными головами. Тогда-то к костру вышел Ар Апа и принялся горделиво расхаживать перед ними, громким охрипшим голосом расхваливая свои деяния и силу рук. Ночью он экономил силы и ограничивался недолгими выступлениями, сохраняя силы для последней попытки, которая должна была произвести решающее впечатление на полусонных и пьяных воинов. Дело близилось к успешному завершению. В предутренние часы он начал свой монолог, перекрикивая всякого, кто пытался его перебивать; одного пьяного воина, непременно желавшего говорить одновременно с ним, пришлось даже утихомирить щитом. Речь Ар Апы была не хуже и не лучше, чем у всех остальных, однако сил у него оставалось значительно больше, поэтому все принимались уважительно кивать головами, прежде чем, засыпая, свалиться на землю. Когда солнце прогнало утренние туманы и поднялось над горизонтом, он все еще с пылом расписывал собственную силу и прочие достоинства. И наконец, глубоко вдохнув, прокричал собственный боевой клич над склоненными головами:

— Ар Апа абу! Время проходить огонь и очищать скот!

Воины-йернии зашевелились, отвечая согласными воплями. Осушив последние капли эля из чаш, они отправились облегчаться к стенкам хлевов... в воздухе густо запахло мочой. Когда Эсон проснулся, Интеб и Эйас были с ним рядом. Они отправились наружу, чтобы присоединиться к остальным за стенами дана, и с интересом заметили, что женщины и дети йерниев помогают мужчинам выволакивать огромные плетенки.

Поваленные набок, они напоминали огромные неровные корзины, открытые с одного края, но в два человеческих роста. Их бросили снаружи — по обе стороны входа в дан — и оставили до поры... наконец из хлевов под вторым этажом, служивших и местом заточения, извлекли пятерых жалких пленников. Ноги их оставались связаны, они спотыкались и падали, их поднимали уколами копий. Подняться было сложно — руки были связаны за спиной. Это оказались тоже йернии — об этом свидетельствовали одежда, выбеленные усы и волосы — но их Эсон в этом дане не видел. Эсон окликнул стоявшего поблизости воина, выкрикивающего проклятия пленным... впрочем, чтобы добиться ответа, пришлось его еще дернуть за руку.

— Это? Воры, подлые воры. Явились красть наш скот, но мы их заметили. Они из Дан Финмог, но сейчас уходят совсем не туда! — расхохотавшись над собственной шуткой, он вновь принялся закидывать пленников кусками сухого навоза, как это делали все вокруг.

Пленников вывели за стены; там, в кольце воинов, вооруженных копьями и топорами, им разрезали веревки на руках и затолкали в плетеные сооружения — троих в одно, оставшуюся пару в другое. Когда узники оказались внутри, йернии с криками навалились на верхний край огромных корзин, опрокинувшихся под весом вверх дном. Теперь, когда основания плетенок оказались на земле, стало ясно, что они собой представляют.

Это были головы. Отверстия ноздрей обмазаны охрой, вместо глаз нарисованы черные круги с кровавым пятном в центре. Длинные кривые сучья изображают рога. При весьма отдаленном сходстве корзины несомненно изображали бычьи головы. Края их заостренными кольями прибили к земле и стали обкладывать снаружи хворостом. Всем распоряжался тот самый друид, что совершал вчера похороны, ему помогали двое мужей помоложе, облаченных в столь же длинные одежды. Пленники хватались за прутья, дикими глазами глядели на кричавшего друида. Толпа притихла.

— Безмолвными змеями на брюхе приползли вы сюда; горностаями между кочек ползли вы сюда. Духами полуночными ползли вы сюда из Дан Финмог — и мы знаем зачем. Скот в Дан Финмог зашелудивел, попадал и сдох — и ваши зубы стучат от страха. Вы знаете, что нет лучших коров, чем здесь, нет более жирных коров, чем здесь, нет более сладкого мяса, чем здесь! И вы пришли украсть наших коров, но позабыли о воинах! — ответом ему был общий вопль, грохот топоров о щиты и проклятия. Не прерываясь, друид продолжал.

— Сотня и сотня воров пришла к нам, сотню и сотню врагов сразили воины и сложили из отрезанных голов груду, что стала выше, чем крыша дана. Но пятерых мы взяли а плен, ибо так было правильно: близилось время самайна, время очищения скота. Вот потому-то вы и здесь.

Раздались крики, немедленно утихшие, когда друид, распрямившись, неторопливо поднял от земли правую ногу, балансируя на другой.

— Одна нога, — выкрикнул он и еще медленнее стал тянуть вверх ногу. — Одна рука, — крикнул он еще громче и указал на заточенных под плетенками. — Один глаз! — заорал он изо всех сил и, зажмурив левый глаз, склонил голову набок. — Смерть им! В огонь! Смерть, смерть, смерть!

Так завершился обряд и началось развлечение.

Воины с пылающими ветвями, взятыми из костров, бросились к плетенкам, поглубже втискивая факелы в сухие сучья. Когда повалил дым, люди внутри закашляли, потом послышались вопли: языки пламени уже начали лизать их ноги. Некоторые лезли вверх, чтобы избежать огня, и наблюдающие снаружи хохотали просто до слез. Потом женщин и детей отогнали подальше от места увеселения, они встали по обе стороны дороги к ближайшему загону. Открыли ворота и мычащий от страха скот погнали вперед в промежуток между горящими плетенками. Тела людей внутри них уже успели обуглиться, крики умолкли. К тому времени, когда последних животных загнали в ворота дана, костры прогорели и развлечение закончилось.

Воины-йернии по одному брели назад к угольям костра совета, выковыривая из зубов мясо, стараясь не опрокинуть чаш с молоком, которые женщины выставили у входа в дан для ублаготворения душ мертвых: с приближением осени им становилось холодно среди курганов, и во время самайна их всегда тянуло поближе к дому, к коровам. Воины громкими голосами требовали эля. Ар Апа возвратился первым и стоял теперь перед выбеленной аркой. Это было сделано не случайно. Когда кто-то из воинов подошел слишком близко, Ар Апа замахнулся на него топором. Недолго поколебавшись, муж сел среди прочих. Но заметив Эсона, Ар Апа жестом позвал микенца к себе.

— Сядешь ли ты со мной?

— А что это значит?

— Если ты сядешь, значит, не хочешь быть вождем-быком. Если ты сядешь рядом со мной — значит, ты за меня.

Немного подумав, Эсон проговорил:

— Я помогу тебе, и ты станешь вождем-быком. Не забудешь ли ты об этом потом?

— Никогда! — с расширившимися от возбуждения глазами Ар Апа грохнул топором в щит. — Память моя — самая долгая, рука моя — самая сильная. Я не забуду.

Никто не стал возражать против избрания Ар Апы вождем-быком: никто не возвысил голоса против союза топора и меча. Новость быстро распространилась, и стала собираться толпа, чтобы понаблюдать за происходящим. Ар Апа сидел перед хенджем — двумя столбами с поперечиной над ними — и пил, согласно кивая: перед ним расхаживал друид, напоминавший всем о достоинствах, подвигах и деяниях будущего вождя. Таков был обряд. Друид провозгласил одно за другим имена предков Ар Апы, кончая незапамятным прошлым. Воины закивали и разразились воплями, когда речь пошла о более современных событиях, об умении Ар Апы справляться с темными силами, в том числе с Темным Человеком. После этого друид воздал должное достоинствам вооруженных бронзой друзей Ар Апы, и тут сам он поднялся на ноги, повернувшись лицом к друиду.

— Скажи нам, — вскричал Ар Апа. — Чем отличается сегодняшний день? Почему он не такой, как другие? Какую честь несет он?

Наступила глубокая тишина, когда, зажмурив один глаз, друид принялся разглядывать облака, поворачиваясь на пятке: он искал знамения в их форме. Должно быть, он что-то увидел, потому что рука его, словно заслоняясь от увиденного, торопливо прикрыла глаз: знак явно был неблагоприятным. Воины похрабрее сами щурились, глядя на небо, но в основном все глядели вниз, сохраняя полное молчание.

— Видел знак, — объявил друид, прикасаясь к хенджу, чтобы почерпнуть из него сил. Он не глядел на Ар Апу. — Знак. Двусторонний топор, наверное, золотой. А за ним тьма. Если сегодня воин с золотым топором сделается хранителем своего племени, он превзойдет всех прочих в боевой доблести. Но жизнь его будет короткой, очень короткой.

Все глаза обратились к Ар Апе, выкрикнувшему ритуальный ответ:

— Что мне до того? Это я воин с двойным топором. Пусть я проживу еще только день и ночь — все запомнят меня: память о деяниях не проходит.

Неторопливым осторожным движением друид погрузил руку в свои просторные одежды и извлек из-под них дубовую ветвь с позолоченными листьями. Он провел ветвью по столику-поперечине, глубоким голосом возглашая:

— Я касаюсь Разящего, трогаю Разрушителя.

Повернувшись, он прикоснулся листьями к челу Ар Апы с возгласом:

— Ар Апа Верцингеториг!¹

Толпа отозвалась общим ревом:

— Ар Апа Верцингеториг!

Друид коснулся ветвью левой опоры и продолжал.

— Прикасаюсь к Владыке-Волхву, он Творец наш, — Ар Апа Верцингеториг!

И вновь собравшиеся взревели, когда, обратившись к Ар Апе, он тронул ветвью его левое плечо. Закинув голову, стиснув кулаки, тот предавался восторгу.

— А теперь я касаюсь ее — Владычицы Курганов, Земли-Матери, нашей Берегини, — с этими словами друид провел по правой опоре, а затем по правому плечу Ар Апы.

— Ар Апа Верцингеториг! — слышалось повсюду, и увлеченный общим порывом новый бык-вождь встал перед ними, купаясь в волнах приветствий.

Эсона потянули за руку, он отмахнулся. Его снова потянули, на этот раз сильнее, и он повернулся, готовый ответить ударом. Перед ним стояла Найкери. Чтобы перекричать рев йерниев, ей пришлось возвысить голос.

— Пришел один из моих родичей с вестью. Два дня назад лодка с рослыми мужами в рогатых шлемах приплыла к копи. Это были герамании. Они провели там немного времени и тотчас уплыли.

— Что ты говоришь? Что это значит? — Холод лег на сердце Эсона. — Что с копью?

— Они ничего не тронули, все на месте. Только забрали весь металл, который ты там оставил. Олово.

Его украли.

Примечания

1. Верцингеториг — вождь антиримского восстания в Галлии; здесь — верховный вождь.