Глава 12

Внезапность этого откровения застала Тони врасплох, и он бессловесно вытаращился на шофера, пытаясь привести мысли в порядок. Шофер вел машину все медленнее и медленнее, нахмурившись больше прежнего.

— Krise, верно, — забормотал Тони. — Никаких имен, верно. Но сами знаете, кто сказал мне, что я должен ответить, секундочку... — Он лихорадочно рылся в памяти, пока отзыв наконец не всплыл на поверхность: — Hilfen!

— Правильно. Но вам следует проявлять больше бдительности, Хоукин, если вы рассчитываете сохранить жизнь в таком деле.

— Послушайте, я вообще не хочу больше заниматься такими делами! Но вы знаете пароль — значит, вы не фашистский ренегат вроде Робла?

— Где там! Ныне я израильтянин, но имел сомнительную честь родиться в Германии. Счастливо преподавал химию в Тель-Авивском университете, пока Гольдштейн не уговорил меня помочь ему здесь. Как и вы, я жду не дождусь, когда с этим предметом будет покончено и можно будет вернуться в лабораторию.

— Аминь!

— Согласен. Но покамест я Генрих. Приехал слишком недавно, чтобы оказаться в гуще дел здешних немецких экспатриантов, но достаточно хорошо знаком с некоторыми из них, чтобы меня нанимали на всяческие работы вроде шоферской. Пока я здесь, буду вашим связным. Вам есть что доложить Якову?

— Наверно, не больше, чем вам уже известно. Я вошел в контакт с Роблом и Д'Изернией. О Хохханде не поминали, да и вообще больше ни о ком. Я должен оставаться в этой гостинице до тех пор, пока они не свяжутся со мной снова, чтобы я мог осмотреть полотно.

— Ладно, теперь я отвезу вас в отель. Непременно дайте мне знать, как только у вас появятся новые сведения.

Машина снова набрала скорость.

— Погодите, притормозите, — окликнул вдруг Тони. — Вы можете связаться с Гольдштейном прямо сейчас?

— Несомненно.

— Отлично, тогда слушайте, скажите ему, где я остановился, и попросите передать весточку Соунзу в casita семь в «Асиенде Кокойок». Дайте Соунзу знать, где я, пусть сразу же свяжется со мной. Но телефон наверняка прослушивается, а с Соунза не спускают глаз, так что ему придется выйти на связь как-нибудь тайком.

— Как говорят у вас, яйца курицу не учат. Будет сделано.

Стоявший у дороги отель «Васко» являл собой образчик криптоколониальной архитектуры: красная черепичная крыша, пальмы вокруг. Под безразличным взглядом клерка Тони расписался в регистрационной книге «Джон Смит» и заполнил остальные графы сведениями, выдуманными по ходу. Комната оказалась большой, светлой, прохладной и удобной, а Яков Гольдштейн и в самом деле времени зря не терял. Слегка вздремнув, Тони обнаружил, что аппетит снова разыгрался, но, прежде чем заказать что-нибудь, надо было снять детали маскировки, начавшие причинять серьезные неудобства. Кольца, распиравшие ноздри, выскользнули довольно легко, но избавиться от подушечек за щеками и губами оказалось не в пример труднее. Липучка оказалась и вправду липкой, так что, когда Тони наконец выдрал все подушечки, во рту прямо-таки горело. Впрочем, пища это поправит. Он напрочь позабыл о неудобствах, как только заказал небольшой обед: салат-гуакамоле,¹ индейка под острым соусом, небольшая порция энчилада с курятиной и тако с говядиной, а также полбутылки красного вина «Санто Томас», а на десерт пирожные — настолько сладкие, что заломило зубы. Без труда умяв все это, Тони уже закуривал большую сигару «Ла Пруэба» из темного ароматного табака, растущего под Веракрусом, когда послышался негромкий, раболепный стук в дверь.

— Да?

— Я пришел за подносом, сеньор.

— Секундочку.

Едва Тони отпер, как в дверь протиснулся Соунз, прижав к губам указательный палец, яростно хмуря брови и подавая знаки не шуметь другой рукой. Отступив в сторону, Тони беззвучно охнул, когда порог переступил Билли Шульц, заговорщицки подмигивая и легко неся четыре огромных чемодана. За ним последовал незнакомец — рослый, неповоротливый мужчина в бугрящемся коричневом костюме, еще с одним чемоданом в одной руке и автоматическим пистолетом — в другой. Оба носильщика беззвучно поставили свои чемоданы на пол и сели на них верхом; Соунз с громким звоном погрузил посуду на поднос и выставил его в коридор.

— Спасибо, сеньор. — Он захлопнул дверь и запер ее изнутри, взмахом руки позвав Тони в ванную. Закрыв за собой и эту дверь, быстро осмотрел стены и электрическую проводку, затем нажал на рычаг смыва.

— Мы получили ваше сообщение, — шепотом сообщил он. — Не представляю, как вы это организовали, но то, как оно прибыло, выказывает отличную смекалку. Вы мало-помалу набираете форму.

Кивнув, Тони махнул рукой, молча приняв в свой адрес похвалы за работу Гольдштейна. Пора уж кому-нибудь похвалить его хоть за что-то, пусть даже незаслуженно.

— Чего это ради столько народу и багажа?

— Меняем базу. В Кокойоке теперь слишком пристальная слежка за нами. Останемся в этом отеле.

— А почему мы шепчемся в туалете?

— Из-за электронных «жучков», конечно. Вы меня удивляете, Хоукин. Сейчас Шульц проверяет остальные помещения.

Вода в бачке забурчала и смолкла. Соунз снова нажал на рычаг. Из унитаза повалил пар, и агент попятился от него с вытаращенными глазами.

— Я тоже недоумевал, — сообщил Тони. — Официант объяснил, что водопроводные трубы уложили неправильно, залили все бетоном, а потом было поздно. Краны исправить было несложно, просто поменять вентили, а вот туалеты...

— Ну ладно. Если тут есть «жучки», а в этом я не сомневаюсь, я выйду, снова войду и заговорю с вами, а вы мне подыгрывайте. Я хочу скормить им немного дезинформации.

Когда они вышли, незнакомец по-прежнему сидел на своем чемодане с пистолетом в руке, зато Билли стоял на кровати, указывая на потолочный светильник. Тони не увидел там ничего интересного, но Соунз встал на цыпочки, пригляделся и понимающе кивнул. Подошел к двери, постучал. Тут к нему подоспел Тони, чувствуя себя глуповато из-за этого спектакля, пока Соунз открывал дверь, тарахтел дверной ручкой и поспешно запирал.

— Привет, — ничего более путного в голову не пришло.

— Привет. Я получил ваше послание.

— Отлично. — Да подобной чепухой не проведешь и пятилетнего ребенка!

— Деньги из Вашингтона выслали, будут здесь к утру, сплошь потрепанными мелкими купюрами, непомеченными, как просили.

— Хорошо.

— Я снял номер чуть дальше по коридору. А почему вы выбрали для встречи именно этот отель?

— Я не выбирал. Они сами зарезервировали для меня номер.

— Что?! В записке вы этого не сообщили. В номере наверняка установлены «жучки»! Нельзя, чтобы нас подслушивали. Дайте-ка посмотреть... Ага! Вон он, вон там, на лампе. Сейчас отключу.

Он махнул рукой, Билли потянулся наверх, перекусил бокорезами невидимый проводок, извлек из осветительной арматуры что-то и отдал Соунзу. Тот одобрительно кивнул.

— Швейцарский, «Штайнхёгер-31», такой же, как наши. — На ладони у него покоилась невинная металлическая пуговка, не больше десятицентовой монеты. — Розничная цена триста восемьдесят семь долларов. Можем оприходовать, благотворно скажется на бюджете. Хоукин, это Стокер, из казначейства.

— Рад, — пророкотал Стокер, не сделав даже попытки привстать, протянуть руку или отложить пистолет. Во взгляде этого рослого, крепкого, подозрительного, непроницаемого субъекта таилось ничуть не больше тепла или человеческого чувства, чем во взгляде ящерицы.

— Рад познакомиться, — Тони опустил протянутую руку.

— Казначейство всегда посылает своих людей, когда речь заходит о подобных деньгах, — Соунз указал на чемодан, заменяющий Стокеру стул, — людей, поднаторевших в обращении с большими суммами и умеющими позаботиться о них. Стокер — специалист. В этом чемодане миллион наличными.

— А я за им приглядываю. — Стокер впервые улыбнулся, несмотря на всю свою холодность, вынул из кармана гранату и принялся весело подбрасывать ее на ладони. Так вот почему у него так оттопырены карманы! Что же может таиться в остальных? Тони непроизвольно попятился, отнюдь не горя желанием выяснять это.

— Итак, процедура такова, — сказал Соунз, снова беря командование на себя, — мы с Шульцем дальше по коридору, в номере четырнадцать, мы его сняли. Никто, повторяю, никто не знает, что Стокер здесь, им этого не узнать. Елизавета Злотникова в соседнем номере, пятнадцатом. Тяжелое снаряжение мы оставим здесь, а Стокер останется здесь с деньгами.

— Ну, я не против, — отозвался Тони, — но здесь только одна односпальная кровать.

— Я не сплю.

— Итак, этот вопрос улажен. Повесьте на дверь табличку «Не беспокоить» и не снимайте. Даже если уйдете. Когда захотите вернуться, это касается всех нас без исключения, постучите дважды, пауза, еще раз. Когда дверь откроется, скажите: «Слепень».

— Ежели не скажете, подлежите смерти.

— Правильно. Вопросы есть?

— Только один. Что произошло после того, как я уехал из Кокойока? Полиция там прямо роилась.

— Лейтенант Гонсалес ужасно рассердился. А из этого следует, что он рассердился и на нас и следит за нашей операцией. А это серьезная помеха.

— Ну, по-вашему, выходит, будто это я во всем повинен! Послушайте, не убивал я Дэвидсона, так что нечего возлагать вину на меня. Все неприятности из-за этого цэрэушника Хиггинсона, бросившего труп просто так.

— Рапорт на него отправится к его руководству, но проку от этого не будет. Они никогда не слушают, что говорим мы. Но пока убийца не будет обнаружен, вы единственный подозреваемый Гонсалеса. А вы его очень рассердили.

Тут уж возразить было нечего, и Тони запер за ними дверь в крайне сумрачном настроении. Чтобы развеять его, он заказал бутылку бренди «Мадеро» и лед. Стокер провожал каждое его движение ледяным взглядом прозрачных глаз.

— Хотите выпить? — предложил Тони, заливая лед янтарным обезболивающим.

— На посте не пью. — Стокер вообще-то пододвинул себе кресло, но приткнул чемодан между ног, а пистолет лежал под рукой у него на коленях.

— Ну, я-то не на посту, покамест, так что если вы не против...

— Валяйте. Я и сам иной раз не прочь вмазать дьяавольской росы.

Не ведая, что сулит завтрашний день, Тони отошел ко сну пораньше. Успокоительное действие дьявольской росы сотворило чудо, и почил Тони легко, хотя и просыпался несколько раз за ночь. И всякий раз видел темный силуэт хранителя сокровищ в кресле, блеск стали в его руке, блики в глазах — а может, только воображал себе все это. Рано утром его пробудили солнечный свет и трезвон телефона. Едва Тони схватил трубку, и в ухо ему прорычали:

— Машина будет у входа через тридцать пять минут. Выходите.

Не успел он даже слова сказать, как связь прервалась. Встал, зевая и почесываясь на глазах у Стокера, по-прежнему сидевшего в кресле и следившего за ним не менее пристально, чем вчера вечером.

— Вы и вправду не спите, да?

— Добираю свое меж работами.

Тони быстро принял душ и побрился, а затем не слишком охотно натянул ту же несвежую одежду, уже украшенную спереди несколькими пятнами от еды и напитков. Но еще денек поносить можно, и потом, тайная встреча с итальянским мошенником от искусства и экс-фашистом — отнюдь не дипломатический прием. Стокер уже стоял у двери — как всегда, держа пистолет на изготовку.

— Всё лишь запру опосля вас.

— До свиданья. Попробуйте поспать.

В ответ Стокер лишь холодно, надменно усмехнулся. Тони вышел, и замок тотчас же лязгнул у него за спиной. Тони отчаянно хотелось кофе, но первым делом надо было доложить Соунзу о происходящем. Какой он там номер называл? Четырнадцать? Или тринадцать? Надо было записать, но на записи в такой работе наложено строжайшее табу. Четырнадцать, должно быть, четырнадцать. Он постучал — тихонько, потом погромче, испытывая какое-то садистское удовольствие от необходимости разбудить Соунза. Наконец лязгнула дверная цепочка, и дверь открылась. Заспанная Елизавета Злотникова поглядела на него из-под упавшей на глаза пряди русых волос, заморгала от яркого света в коридоре и тепло улыбнулась.

— Тони! Я тревожилась о тебе, хорошо, что ты меня разбудил, входи же.

Протесты его замерли на устах, когда она распахнула дверь и втащила его в комнату, тотчас же закрыв за ним. На ней была одета тонкая шелковая сорочка и, очевидно, больше ничего, так что когда девушка вздохнула, сорочка приподнялась к Тони, тяжело заколыхавшись. С трудом оторвав взгляд от этого зрелища, он улыбнулся, кашлянул и схватился за дверную ручку.

— Надо идти, может, увижу холст, тебе первой расскажу...

— Какая чуткость! Как я волнуюсь за картины и за тебя волнуюсь, ты не такой грубиян, как остальные, ты человек искусства, по-моему. — Она подвинулась поближе, заговорив с придыханием: — Мы с тобой люди одного круга.

— Я должен доложиться Соунзу. Машина ждет...

— Я тоже буду ждать. Ждать здесь твоего благополучного возвращения. Приходи ко мне рассказать, что было. Возвращайся живым и невредимым. — Она охватила ладонями его затылок и запечатлела на его губах жаркий и страстный поцелуй, тянувшийся долго-долго, и в конце концов Тони из-за удушья пришлось отстраниться, как ни трудно было оттолкнуть девушку, не касаясь прикрытой шелком пышной плоти. Выскользнув из комнаты, он обнаружил, что весь взмок, несмотря на прохладу в коридоре. В каком же номере Соунз? Наверное, в пятнадцатом, рядом с номером Елизаветы Злотниковой. У нее чудесное имя, несущее в себе яркость и сочность. Да она и сама наделена яркостью и сочностью, на первый взгляд не бросающимися в глаза. Дверь перед ним внезапно распахнулась, напугав его, и в коридор выглянул Соунз.

— Чего стоите в коридоре?! Что вам надо?

— Доложить. За мной выслали машину, кто-то позвонил, по голосу вроде бы Робл, больше ничего не сказал. Она будет здесь, я не догадался посмотреть на время, она уже здесь.

— Тогда выходите — и не завалите дело на сей раз, Хоукин. От этого зависит очень многое. Уж лучше вам держаться лучше, чем до сих пор.

С этим бодрым напутствием Тони торопливо вышел в вестибюль и уже уклонялся в сторону ресторана, чтобы быстренько проглотить чашечку кофе, становившегося предметом все более и более страстных вожделений, когда увидел Генриха у входа, нетерпеливо тыкавшего большим пальцем в сторону дверей. Вздохнув при мысли об утраченном кофе, Тони изменил направление.

— Вы опоздали.

— Я думал, капелька кофе...

— Нет времени.

Перед входом виднелся черный силуэт «Паккарда», с заднего сиденья которого взирали на Тони Робл и Д'Изерния, оба в широкополых черных шляпах.

— Вы опоздали, — бросил Робл, как только Тони подошел.

— Ничего не мог поделать. Едем смотреть картину?

— Позже. Первым делом на мессу.

— Сегодня тридцатое апреля, — подхватил Д'Изерния, и оба мрачно кивнули. Оба были одеты в почти идентичные черные костюмы и, как только машина покинула город, извлекли и прикололи к рукавам траурные повязки. Что бы это значило? Тони выкручивал мозги в попытке припомнить какой-нибудь относящийся к делу праздник, но не припомнил ни одного — ни мексиканского, ни американского. Пасха уже закончилась. С какой же стати месса в субботу?

— Вы не будете любезны поведать мне, что все это значит?

— Позже поймете, — строго ответил Д'Изерния, прикалывая к кармашку черную бутоньерку.

— Но вы можете сказать хотя бы, куда мы едем?

— На асиенду Пантитлан. Она лежит в руинах, сгорела во время революции, но часовня сохранилась. Она вполне подходит для наших нужд.

Они свернули с шоссе на проселок, бегущий через плантации высокого сахарного тростника. Впереди показалась другая машина, Генрих сбросил скорость, чтобы поднятая пыль успевала оседать, а подальше сквозь пыль маячил как минимум еще один автомобиль. Скоро впереди показались обвитые плющом полуразвалившиеся кирпичные трубы асиенды. Генрих свернул на зеленую поляну и остановил «Паккард» обок уже стоявших — числом не менее полутора десятков — и продолжавших прибывать машин. Престарелые пассажиры — по большей части мужчины, хотя было и несколько женщин, все в черных одеждах, с траурными повязками на рукавах — медленно брели к часовне.

— Мы подождем, пока войдут остальные, — поведал Д'Изерния, поглядев на желто-зеленую рубашку Тони и укоризненно покачав головой. — Вам в подобном виде заходить не стоит. Оставайтесь тут вместе с Генрихом, можете понаблюдать издали. Там есть небольшая комната, куда вы зайдете после службы. Там мы к вам подойдем. Понятно?

Тони угрюмо кивнул, будто усмотрел в этом какой-то смысл, и в ожидании постарался напустить на себя такой же мрачный вид, как остальные. Приехал последний автомобиль, последняя группа похоронных старцев засеменила в часовню, затем следом направились Тони с Генрихом. Сумрак в храме разгоняли только трепетные огоньки свечей на алтаре, а воздух более благоухал козами и сеном, чем церковными благовониями. Шорох и шепот сразу прекратились, как только из публики поднялся старик в черном костюме и этаком ошейнике, дрожащим голосом заговоривший по-немецки. Генрих потянул Тони за рукав, и они отошли в сторонку, где могли наблюдать за происходящим, не мозоля глаза присутствующим.

— Вы не будете любезны растолковать мне, что тут происходит?

— Как видите, поминальная месса. — Генрих с чувством фыркнул и шумно сплюнул на пол. — Раньше испанцы проводили такие мессы в Мадриде, разумеется, в присутствии множества немцев и итальянцев. В этой стране подобное происходит впервые. Сегодня двадцать семь лет со дня смерти.

— Чьей?

— Nummer Eins. Номера один. Гитлера, Адольфа, урожденного Шикльгрубера.

— Шутите?!

Голоса собравшихся слились в общей молитве.

— Хотел бы. Воспоминания о былом умирают не сразу, и о плохом, и о хорошем. До сегодняшнего дня у меня и тени подозрений не было. Я оставил весточку Якову Гольдштейну и молюсь, чтобы он поспел сюда вовремя. Тут должны быть интересующие его люди.

— Хохханде?

— Кто знает. Надо выяснить, что за momsehrim² посещают подобную непристойность.

Мероприятие продолжалось недолго, будто присутствующие спешили разбежаться по закоулкам, из которых явились сюда. Возгласили много речей по-немецки, одну-две короткие литании по-латыни, истерический пеан по-итальянски, бубнящий спич по-испански о славных делах прошлого, недостижимых высотах, победах и поражениях, а затем все окончилось. Тони с Генрихом удалились ждать в указанную комнату, принюхиваясь к воздуху, еще более пропахшему козами, с хрустом давя подошвами козьи орешки. Дверь они оставили полуоткрытой, и подложный немец Генрих, он же израильский химик, горящим взором провожал каждого уходящего посетителя, отпечатывая лица в памяти. Д'Изерния и Робл шли последними, закрыв двери за хвостом процессии.

— Генрих, когда все остальные уедут, приведи машину, — приказал Д'Изерния. — Подай задом к двери, мотор не глуши. Вы идете с нами, Хоукин.

Их шаги глухо отдавались под заросшими паутиной сводами нефа. Луч солнца, пробившийся сквозь лишенное стекол оконце наверху, от густой пыли обрел буквально физическую ощутимость, в носу засвербело, и Тони с трудом удержался от желания чихнуть. Будто ради тайного обручения промаршировали они к пустому алтарю, затем обогнули его и направились к двери в стене по ту сторону алтаря. Открыта она или закрыта? Теперь, когда свечи задули, разобрать было невозможно. Шедший первым Робл налегал на тяжелую деревянную дверь, пока она не поддалась, распахнувшись с громким скрипом.

— Туда, — распорядился он, извлекая из кармана фонарик, чтобы осветить дорогу.

Тони вошел, двое других за ним. Его вдруг охватил трепет. Похищенные картины, выкуп в миллион долларов, заматерелые преступники... Если что-нибудь сейчас пойдет не так, за его жизнь нельзя будет дать и ломаного гроша. Пыльный пол испещрили мужские следы вперемешку с отпечатками узких шин.

— Там, — бросил Робл, осветив фонариком большой плоский сверток, прислоненный к дальней стене.

Полотно? Медленно приблизившись, Тони взялся за уголок и неуверенно приподнял толстый слой мешковины, открыв свету «Битву при Ангиари». Запятнанное и пыльное полотно, куда более грязное, чем на репродукциях в книгах, но, несомненно, то самое.

— Боюсь, о ней не заботились должным образом, — сказал Д'Изерния. — Но ничего непоправимого, просто грязь на поверхности и небольшое обесцвечивание, вроде бы и копоть тоже от какого-то дыма. Кто знает, где она была? Но реставраторы довольно легко справятся с этим, верно?

— Да, я уверен, справятся. Но вы должны понять, и дело вовсе не в том, что я не верю вашему слову, хотя картина действительно с виду та самая, для полной уверенности надо провести лабораторный анализ. Не могу же я вернуться и сказать, дескать, заплатите миллион зеленых, с виду все в порядке.

— Прекрасно вас понимаю, сеньор Хоукин, так что извиняться не за что. Я прихватил нож для палитры и целлофановые пакетики. Нож остер, как бритва. Позвольте предложить вам взять пробы краски и холста где-нибудь в незаметном месте, пожалуй, заодно и несколько стружек дерева. Возьмите пробы сами, чтобы знать, что мы не пытаемся обвести вас вокруг пальца. Пусть их проанализируют, а потом поговорим о деле.

— Поговорим, поговорим, и без того слишком много разговоров! — сердито рыкнул Робл, шагнув вперед с ножом в руке. Клинок со звоном открылся, Тони шарахнулся назад. — Кончать надо ходить вокруг да около. Вот вам образчик, возьмите его к своей рюсски, пускай поглядит, настоящая картина или нет!

Вскрикнув, Тони рванулся вперед, но Д'Изерния удержал его на месте.

Вонзив клинок в угол бесценного полотна, Робл с треском вспорол ткань, выкроив из угла треугольник. Потом, под надрывный треск рвущегося холста, содрал его с подрамника и бросил лоскут Тони в ладонь.

— Вот. Проверяйте.

Увидев ошеломленное лицо Тони, Д'Изерния кивнул.

— Я понимаю ваши чувства, сеньор Хоукин, и соболезную. Наш друг Робл малость импульсивен и, пожалуй, грубоват. Но он прав. Опытный мастер способен исправить последствия сего акта вандализма так, что от повреждения не останется и следов. Зато мы получаем прочный фундамент для переговоров. Передайте сей фрагмент на анализ, и если вы останетесь удовлетворены и приготовите деньги, мы проведем обмен. Уведомьте мистера Соунза, что я позвоню вам в четыре часа пополудни, дабы обсудить данный вопрос. Ну-ка, давайте завернем этот кусочек холста, чтобы уберечь его от дальнейших повреждений.

Вынув из нагрудного кармашка платок, Д'Изерния встряхнул его и накинул на открытую ладонь. Тони бережно уложил фрагмент на платок и завернул. Д'Изерния одобрительно кивнул.

— Так. С вводным этапом покончено, мы можем идти. Но прежде, пожалуй, вам доставит некоторое удовольствие знакомство с нашим патроном, владельцем полотна. Познакомившись с ним, вы, наверное, уясните, почему сегодняшняя церемония, по крайней мере для нам с Роблом, отчасти представлялась в юмористическом свете.

Круг света пропутешествовал по полу к алькову, вдоль колеи, оставленной узкими шинами, до оставивших ее колес. Там сидел в инвалидном кресле темный субъект, по пояс укутанный серым одеялом, сцепив на коленях старческие руки, похожие на птичьи лапы. Свет медленно двинулся вверх, по мешковатому коричневому пиджаку и пожелтевшей рубашке, неряшливо завязанному черному галстуку, тощей шее, торчащей из чересчур просторного воротничка.

К старческому лицу. Дряблому, морщинистому лицу, несмотря на возраст казавшемуся знакомым, напоминающим лицо более молодого человека.

Жидкая, седая прядь волос на лбу, над тонкой верхней губой смахивающие на зубную щетку усики, тоже седые... Но ведь раньше волосы были черными?

— Это?.. — выдавил из себя Тони. Голова склонилась.

— Это я.

Примечания

1. Пюре из авокадо, часто сдобренное помидорами, перцем и прочими приправами, обычно подаваемое в качестве соуса.

2. Негодяи (идиш.).