Глава 6

Адмирал Практис важно шагал во главе своего отважного маленького отряда в такт бодрящему барабанному ритму музыки, оглушительно гремевшей под самым его левым ухом. Вверх на дюну, вниз с дюны, снова вверх на дюну. Наконец он оглянулся и обнаружил, что остался один среди пустыни. Охвативший его испуг прошел, когда в пределах видимости появился первый из отставших. Это была Мита, которая мужественно — нет, скорее всего женственно — несла свою ношу. Остальные отстали еще больше. Практис сел и принялся барабанить пальцами по коленке, бормоча что-то про себя, пока все не подтянулись.

— Это никуда не годится. Мы должны идти быстрее.

— Полегче с вашими королевскими «мы», Практис, — язвительно сказал капитан Блай. — Ваше «мы» идет налегке, а наше «мы» тащит мешки с продуктами.

— Вы нарушаете дисциплину, капитан!

— Вот именно, костоправ вы этакий. Вы еще не кончили медучилище, а я уже служил на флоте. Речь идет о жизни и смерти. Скорее всего о смерти. Я ни шагу не сделаю, пока вы не понесете свою долю.

— Это мятеж!

— Точно, — подтвердила Мита, наведя свой бластер ему на переносицу. — Вы готовы нести?

Практис оценил всю весомость аргументов и только возмущенно проворчал что-то, когда появился еще один мешок — неужели они замышляли это с самого начала? — и был взвален ему на плечи. Перераспределив груз, все зашагали пусть и не быстрее, но равномернее. Билл ковылял пошатываясь, потому что правая ступня у него была намного больше левой. И к тому же сапог ему страшно жал. «Какого дьявола я в нем вообще иду? — подумал он. — Только потому, что мне его выдали и если я его скину, буду одет не по форме?» При этой мысли его охватила ярость, он скинул сапог, закинул его подальше в пустыню и расправил пальцы, сверкнув на солнце острыми когтями. Вот это другое дело!.. Шагая гораздо увереннее, он поспешил вдогонку за остальными.

Когда солнце оказалось у них прямо над головами, Практис простонал «Стой!», и все повалились на землю. Билл, побуждаемый скорее всего чувством долга, которое появилось у него после производства в офицеры, обошел всех, держа в руках контейнер с водой, и налил каждому его порцию. Те, кто не отличался чрезмерной брезгливостью, пососали тубы с пастой. Глядя на них, отведал пасты и Практис.

— Бр-р-р! — скривился он.

— Преуменьшаете, — возразил капитан Блай. — Она вообще несъедобна.

— Надо что-то делать, — сказал Практис, зашвырнув тубу в пустыню. — Я собираюсь выждать, но нам нужна пища, иначе мы все не сможем двигаться дальше. — Он покопался в своем мешке и вытащил какую-то плоскую коробку. — Билл, принесите мне стакан воды.

— Какого дьявола! — возмутился капитан Блай. — Вы уже получили свою порцию.

— Это не мне, а всем нам. Один из результатов моих оригинальных исследований. Противозаконных, говорили мне. Чушь! Законность — это для слабаков. Ну да, было несколько несчастных случаев, жертв оказалось не так уж много, а здания быстро отстроили заново. Но я не отступал — и одержал победу! Вот она!

Он высоко поднял что-то похожее на запечатанное в пластик козье дерьмо. Ки покрутил пальцем у виска.

— Я видел! — взвизгнул Практис. — Можете смеяться вместе со всеми! Но последним посмеется Мел Практис! Это семя — продукт мутации, содержащий такие стимуляторы роста, о каких и не мечтали эти близорукие, тупоумные ученые. Смотрите!

Он ткнул носком сапога в песок, посадил в ямку семя и полил водой. Поднялся клуб пара — вода растворила пластиковую упаковку. Потом послышалось какое-то энергичное потрескивание.

— Отойдите подальше! Это опасно.

Земля расселась, и из нее показались зеленые побеги, на которых через мгновение выросли листья. Песок вокруг зашевелился — во все стороны потянулись мощные корни. Билл, решив пренебречь предостережением Практиса, дотронулся пальцем до одного листа, оказавшегося у него перед самым носом. Вскрикнув, он сунул палец в рот.

— Так вам и надо, — сказал Практис. — В процессе жизни и роста выделяется тепло, а при такой скорости развития его выделяется больше, чем может рассеяться. Посмотрите, как трескается почва: это из нее извлекается вся вода, а зарождающаяся жизнь разогревает песок.

Зрелище было в самом деле эффектное. Широкие листья поглощали солнечную энергию, приводя в действие ферментативную топку. Вверх поднялся толстый стебель, на нем появилось и начало разрастаться что-то вроде дыни, увеличиваясь у них на глазах. Достигнув метровой длины, дыня окрасилась в ярко-красный цвет, зашипела и треснула, а листья и стебель мгновенно побурели, сморщились и погибли. Все это заняло меньше минуты.

— Впечатляет, а? — сказал довольный Практис, раскрывая перочинный нож и втыкая его в тыкву. Из разреза повалил пар, и вокруг распространился аппетитный запах. — В этой дыне, как в лишайнике, есть и растительные, и животные клетки. Животные клетки — это подвергнутые мутации клетки коровы, то есть мясо. Вы видите, что под действием тепла, выделившегося в процессе роста, оно поджарилось. И мясодыня готова к употреблению.

Он срезал сочный розовый ломтик и сунул в рот. Сразу же после этого ему пришлось отскочить в сторону: все кинулись на дыню.

Прошло не меньше минуты, прежде чем был проглочен последний кусок, прозвучала последняя сытая отрыжка и был издан последний вздох удовлетворения. От дыни остались только кусочки корки. Животы у всех были набиты до отказа.

— А у вас еще есть такие семена, адмирал? — спросил Билл с восхищением и робостью.

— Будьте уверены. Так что давайте выбросим этот неприкосновенный запас и всю остальную казенную дрянь и двинемся в путь. Посмотрим, не удастся ли нам добраться до этих огней, пока не стемнеет.

Послышались стоны, но членораздельных возражений не последовало. Даже самый тупой из них понимал, что нужно выбираться из этой пустыни, пока не кончилась вода.

Они шагали вперед и вперед, и только когда солнце склонилось к самому горизонту, Практис приказал остановиться.

— На сегодня хватит. Я думаю, на ужин поедим еще такого же бифштекса, чтобы утром отправиться в путь с новыми силами. А ночью мы сможем как следует разглядеть эти огни.

Когда стемнело, все расселись, довольные, с набитым брюхом, на гребне дюны. Озабоченное ворчание сменилось радостными криками, когда на горизонте появились огни. Какие-то странные лучи, похожие на свет далеких прожекторов, гуляли по небосводу, переливаясь разными цветами, а потом внезапно погасли.

— Они самые! — воскликнул Практис. — И гораздо ближе. Скоро мы до них доберемся, можете мне поверить.

Все поверили — и напрасно. Они не добрались до огней ни на следующий день, ни еще через день. Огни становились ярче, но, казалось, ничуть не ближе. А от запасов воды осталась только половина.

— Надеюсь, что полпути мы уже прошли, — угрюмо сказал Билл, отбрасывая ногой пустой контейнер. Все горестно кивнули в знак согласия.

Бифштекс был уже съеден, крохотные порции воды выпиты, а время было еще раннее.

— Включить вам музыку? — спросил Практис. До сих пор они с удовольствием ее слушали, но теперь никто не отозвался. Мрачное настроение сгустилось до того, что его, казалось, можно резать ножом.

— Давайте рассказывать анекдоты, — бодро предложил Билл. — Или загадывать загадки. Что это такое — черное, сидит на дереве и смертельно опасно?

— Ворона с пулеметом, — язвительно сказала Мита. — У этой загадки вот такая борода. Я могу вам спеть...

Ее заглушили крики протеста, которые становились все тише и наконец смолкли. Похоже было, что вечер предстоит невеселый. Поэтому все немного оживились, когда заговорил Ки: до сих пор он обычно молчал, подавал голос только тогда, когда к нему обращались, и при этом обычно ограничивался нечленораздельным ворчанием.

— Послушайте. Я не всегда был. Такой. Был другой. Не такой, как сейчас. И жизнь у меня была другая. Две разные жизни. С чего все началось, я еще никому не говорил. А кончилось все трагедией. Потому что я стал. Совсем другим. Ничего хорошего в этом нет. Но это случилось. Я был... человек-дисплей. — Все ахнули, а у него жутко исказилось лицо. — Да. Был. Я расскажу. Если хотите.

— Да, расскажи! — вскричали все и придвинулись поближе, чтобы выслушать

Рассказ Ки Бер-Панка

Вкус жизни обернулся для Ки вкусом потухшего окурка.

Он дожевал окурок. Выплюнул его. Допил напоминавшие мочу остатки пива из треснутого пластикового стаканчика. Швырнул его на пол. Раздавил подбитым гвоздями каблуком.

Наступил Судный День.

Надо решиться.

Выйдя на улицу, он сощурился на перламутровый свет оранжево-желтого солнца. Пенопластовая пыль, облаком висевшая над близлежащим заводом, придавала воздуху тошнотворный муаровый отлив.

Пора...

Барыга стоял в непристойно развинченной позе, прислонившись к растресканной витрине. Его красный комбинезон в обтяжку бросал кровавую тень на выставленные в витрине порнокнижки и искусственные члены с моторчиками. Он и не взглянул на Ки, когда тот подошел. Но он знал, что Ки здесь. Украшенная драгоценными камнями каракатица, висевшая у него в ноздре, затрепетала в предвкушении добычи.

— Достал? — спросил он лаконично;

— Достал. А ты достал?

— Достал. Давай.

— Ладно.

Кредитная карточка, все еще хранящая тепло тела Ки, перешла в руки барыги. Он хмыкнул.

— Тут написано — десять тысяч бакников. Договаривались за девять. Надуть меня хочешь?

— Сдачу оставь себе. Давай.

Барыга дал.

Блок памяти, замаскированный под орешек, скользнул ему в руку. Ки жадно запихнул его в рот. Попробовал на вкус.

— Годится.

Барыга исчез. Ки остался один. Зуб-пьютер начал загружаться из блока памяти. Внезапно из черноты ночи на Ки обрушились яркий свет и громкий звук. Он отскочил в сторону, едва увернувшись от такси-автомата. И нырнул во тьму, освещаемую стробоскопическими вспышками. Здесь, в Кишке, пешеходу лучше не показываться. Ки свернул в темный переулок и забился в безопасное место за переполненным мусорным контейнером, едва не лопавшимся от старости и от громоздившейся над ним горы ненужных распечаток и отработанных чипов — вышвырнутых за негодностью отбросов надвигающейся передовой технологии.

Ки перезагрузился.

Да, вот он. Рецепт, давным-давно спрятанный, а теперь насильно вырванный из надежно охраняемых баз данных. «Теперь он мой», — подумал Ки.

Когда Ки вошел, она лежала навзничь на сексопластиковом матраце. Он закрыл за собой дверь и повернул ключ в замке. Окинул взглядом ее бледное, как труп, тело.

— Тебе надо больше бывать на солнце.

Ответа не последовало. Веки ее были подкрашены в горошек. Черный кожаный лифчик и расшитые найлокружевом трусики не столько скрывали, сколько обнажали ее фигуру. Не ахти какую фигуру. Грудь слишком плоская. Задницы нет.

— В этой комнате безопасно?

— Телефон я отключила.

— Вот.

Он выплюнул на ладонь блок памяти.

— Не нужны мне орехи, которые кто-то уже ел. Его глаза вспыхнули гневом.

— Дура, это рецепт.

Он пнул ногой компьютер, и тот заработал. Древний IBM/PC, все потроха из которого были выброшены и заменены на макро-Z-80. Теперь в нем было больше штучек, чем в суперкомпьютере «Крэй». Блок памяти пришелся в точности по размеру специального гнезда. Экран засветился мутным светом, по нему побежали загадочные знаки.

— Вот он.

— Но тут ничего не поймешь.

— Кто учился, тот поймет. Вот это три, а это семь.

Она выпучила глаза, потрясенная его тайными познаниями. Отвернулась, отвергнутая. Сунула в рот пятигранную таблетку. Тибетский аналог противозаконного исландского аспирина. Кайф наступил сразу. По экрану по-прежнему бежали непристойные знаки. Потом лазерный принтер гнусно заурчал и выплюнул распечатку.

— Вот.

— Не могу.

— Сможешь. Достань все, что указано в списке.

Он разразился бурным хохотом, уловив запах аспирина у нее изо рта.

— Тут наркотики. Это противозаконно. Запрещено. — Держа распечатку в трясущихся руках, она прочла: — Спирт, дистиллированная вода, глицерин...

— Иди. Иначе ты покойница.

Из рукава у него бесстыдно высунулся автоматический ствол 1.2,5-миллиметрового калибра. Она вышла.

Ки Бер-Панку был двадцать один год, когда он выставил свое снадобье на продажу. Давно утраченный, забытый рецепт, плесневевший в изъеденных мышами подшивках «Амстердам ньюс». А теперь заново рожденный, безошибочно нацеленный на сбыт среди барыг. Самый новый. Самый клевый.

«Распрямитель лобковых волос» — как раз то, чего требует наипоследняя мода ходить нагишом. Раз увидел — непременно купишь. А весь товар был в руках у Ки. Бакники текли рекой, только успевай считать нули. Пока однажды...

— Хватит! — сказал он сам себе, и в голосе у него прозвучало злобное торжество.

Теперь его допустят. Должны.

Когда он подходил к парадному подъезду, их автомат уже Проверял его банковский счет. Много раз тщетно стучал он в эту дверь из нержавеющей стали, скрытую за голограммой двери из нержавеющей стали. Если они правильно прочли его счет, можно считать, что она перед ним уже открыта. Если нет — он рискует разбить об нее нос. Но дело того стоило. Он не замедлил шаг.

И шагнул в вестибюль. На секретарше в приемной была голомаска, скрывающая ее лицо. На него уставилась свиная морда. С золотым кольцом в носу и накрашенными губами.

— Да? — хрюкнула она.

— Я нужен «Эпплкору».

Ее улыбка была холодна, как жидкий гелий.

— «Эпплкору» нужны ваши деньги. Выучиться на человека-дисплея стоит недешево.

— Деньги есть.

— Пройдите к Чень-Ду. Комната тысяча девять. Крайний лифт слева.

Двери закрылись, и пол кабины надавил ему на ноги. А потом и на лицо, когда он распластался под тяжестью ускорения. Тысяча этажей — это долгий путь. Когда двери скользнули вбок, он выполз наружу. С трудом поднялся на ноги. Положил под язык восьмигранную капсулу кофеина. Вкус отвратительный. Но теперь он снова мог передвигаться.

Он распахнул дверь. Увидел сверкающую хромом аппаратуру. И человечка маленького роста — ее хозяина.

— Закрой дверь. Дует, — приказал Чень-Ду невозмутимо, словно последний император.

Протез его левой руки взвизгнул по-романски. Производство Италии, специально для открывания банок со спагетти. Человечек, не скрываясь, поковырял им в носу.

— Думаешь, способен стать человеком-дисплеем? Гиеной клавиатуры?

— Я знаю. Не думайте. Первый зуб у меня прорезался, когда я грыз «мышь».

— Трудное дело.

— Вы можете?

— Никто не может того, что может Чень-Ду. Я обучаю. Протез чмокнул, словно втянул в рот макаронину: человечек сделал им широкий жест в сторону глумливо подмигивающего пульта управления, который, казалось, заполнял всю комнату.

— Модель 80386. ПЗУ на два мега. Сопроцессор для математики. Дисплей.

— Бросьте эту азбуку. — Он окинул дисплей жадным взглядом. — Это для меня. Мой дисплей. Я стану человеком-дисплеем. Клейте мне на голову датчики. Подключите меня к схеме.

— На голову? Обкурился, что ли? Сигнал от процессора поджарит тебе мозги, как картошку. Надо смягчить удар тока, принять его всем телом. Подальше от мозга. Вот — суппозидатчик.

— Суппозидатчик?! — в ошеломлении повторил Ки. — Значит, вы его не на голову мне приклеите? А засунете в задницу?

— Угадал.

Теперь он понял, зачем в сиденье табуретки, стоявшей у пульта, проделано отверстие.

Но когда в него хлынул сигнал, он забыл про свое тело. Он слился с дисплеем. Теперь он был человек-дисплей. Всеми своими чувствами он погрузился в недра компьютера. Там все было черно-белое.

— Вы что, обходитесь без цвета?

— Не верь. Пропаганда, — проник в глубины его существа бестелесный голос. — Цвет — только для голорекламы в метро. Облапошивать быдло. Только черно-белое. Занимает меньше памяти.

Холодная белизна льда, жаркий багрянец зарева выскользнули из его памяти и обрушились в бездну забвения. Из тьмы возникло нечто, оно становилось все ближе, пока не заполнило все поле зрения. Картотечный шкаф величиной с небоскреб. Деревянный. Затянутый паутиной.

— Что это? — завопил он в черную тьму.

— Картотечный шкаф. Лучший способ представить работу компьютера. А чего ты ждал? Голубую бесконечность? Сетку неоновых огней? Сферы, закодированные цветом? Чушь. Дерьмовый голофильм для детишек. Как может человеческий мозг, работающий со скоростью химических реакций, поспеть за компьютером на сто тридцать миллионов операций в секунду? Не может. Поэтому написали программу, которая показывает, что происходит. Программа рисует эту картину, чтобы медленный человеческий мозг мог за ней следить. Картотечный шкаф. Открой. В нем картотечные ящики. Открой ящик. Найди программу, карточку. Переходи к субпрограмме. Скука все это.

— Ничего себе скука! — вызывающе выкрикнула его шальная душа в шипящую тьму. Ответа не было, Чень-Ду задремал.

Ки учился. На учебу ушли все бакники, что у него были. И много еще. Его тянуло к клавиатуре. Больше, чем к женщинам, к выпивке, к зелью. Его постоянно томило желание, так что даже во рту стоял этот привкус. Противный привкус. И это его не смущало.

Но нужно было еще достать денег. И было только одно место, где он мог это сделать. В Кишке. В подземном городе под городом. В параллельном мире. Туда носа не совали власти — им не нравилось брести по колено в сточной канаве, служившей единственным входом. Ки побрел. Отряхнул с ног последние брызги вязких, жирных помоев и шагнул в дверь «Эль Мингаторио».

Желтые огни цвета детского кошмара освещали собравшуюся публику. Мерзкого вида публику, так что цвет был самый подходящий. Ки протолкался к стойке и стукнул кулаком по исцарапанному пластику.

— Ой! — вскрикнул он. Кулак угодил в битое стекло.

— «Ой» только что кончился, — насмешливо сказал бармен с глумливой гримасой, намалеванной на губах. Несмываемой краской — Как обычно?

Ки кивнул. Рассеянно. Он забыл, что пил обычно. Непристойно толстый, раздутый от жира, похожий на моржа человек, навалившийся на стойку слева от него, пил что-то такое, от чего разило зеленой гнилью. Не то.

Барыга справа от него, с торчащими во все стороны пурпурными волосьями, собранными в колючки с крохотными презервативами на концах, давился чем-то дымящимся и лиловым. И это не то.

Бармен с треском поставил перед ним стакан. Еще одна царапина на стойке.

— Вот тебе. — Ни капли жалости не выражали его губы. — Имбирное пиво.

Ответив такой же глумливой усмешкой, Ки поднес стакан ко рту. Сделал большой глоток. Почувствовал, как его охватило отвращение.

— Это что, диетическое?

Ответом ему был гнусный смех, словно душа умирающего выскользнула во тьму.

В Кишке можно было купить и продать все, что угодно. Ки так и делал. Он шел на все ради желанных бакников. Он продавал свою кровь. Мыл окна. Нянчил двухголового младенца. Не было такой отвратительной работы, от которой бы он отказался. Он не видел другого выхода. Он должен стать человеком-дисплеем.

В тот день, когда он закончил учебу, за ним пришли.

Бежать было некуда, окна небьющиеся. Дверь их не остановила — они ее выломали.

— Попался, — сказал первый из них. Свет уличного фонаря падал сквозь жалюзи на его лицо, покрыв его сеткой параллелей.

— Нет!

Чей это был голос — его собственный? А чей же еще?

— Держи.

Не успел он отдернуть руку, как в нее сунули бумагу. Бумага шуршала и трещала, как смертоносная гремучая змея. Выхода не было. Его призвали.

— Меня призвали. И вот я здесь. Человек-дисплей без дисплея. С загубленной жизнью и способностями. Чиню проводку.

Слезы отчаяния неслышно закапали на песок. Голос Ки затих, и наступило молчание. Рассказ подошел к концу. Правда, слушатели этого не заметили. Одурев от усталости, убаюканные его голосом, все крепко спали. Правда, он этого не заметил: во время своего рассказа он то и дело кидал в рот таблетки и теперь безнадежно торчал. Пробормотав заключительные слова, он свалился на песок и захрапел.

Не он один выводил мелодичные полуночные арии. Храп и сопение оглашали тихую ночь — день выдался долгий и трудный. Но — чу! — к храпу примешалось какое-то раскатистое урчание. Нечто черное показалось на гребне дюны, затмив своим телом звезды. Оно двинулось вниз, в неуверенности остановилось — и кинулось вперед. Внезапный крик боли тут же оборвался. Нечто черное удалилось, урчанье затихло вдали.

Что-то разбудило Билла. Он открыл глаза, сел и огляделся вокруг. Ничего. Он лег, натянул на голову одеяло, чтобы не слышать храпа, и через мгновение уже спал снова.