Глава 3

С крепко поджатыми от ярости губами император Бруно послал своего коня на узкую освещенную пламенем тропу; огромный жеребец взвился на дыбы и взмахнул подкованными сталью копытами. Одно из них ударило в висок пробиравшегося мимо беглеца, тот рухнул в кусты, где и остался лежать в безвестности, в ожидании огненного погребения в подступающем пожаре. Позади разъяренного императора его гвардия и командиры кулаком и кнутом наводили порядок среди паникеров, заставляя их построиться, выполнять приказы, распределиться вдоль тропы и вырубать противопожарную просеку. Но Бруно не обращал внимания на мордобой и неразбериху.

— Агилульф! — проревел он. — Найди среди этих ублюдков одного, который может говорить на нормальном языке. Я хочу узнать, куда упала эта хреновина с неба!

Агилульф соскользнул с лошади, исполнительный, но не скрывающий своих сомнений. Он поймал ближайшего человека и стал кричать ему в ухо на солдатской латыни, на которой разговаривал с греками. Пойманный, который знал только родной окситанский диалект и никогда не слышал, чтобы люди говорили на других языках, с ужасом таращился на немца.

Поглядев на эту сцену со спины своего неказистого мула, дьякон Эркенберт решил вмешаться. Среди согнанных в кучу беглецов он высмотрел черную рясу священника. Несомненно, деревенский священник, последовавший за своими прихожанами. Эркенберт направил к нему мула, освободил несчастного от хватки одного из свирепствующих сержантов Агилульфа.

— Presbyter est, — начал он. — Nonne cognoscis linguam Latinam? Nobis fas est...

Постепенно страх у священника прошел, он начал понимать непривычный английский выговор Эркенберта, пришел в себя настолько, чтобы вникнуть в смысл вопросов и ответить на них. Да, они видели огни в небе, приняли их за предзнаменование Страшного Суда и воскрешения мертвых, за души, поднимающиеся в небеса к своему Господу. Потом кто-то заметил взмах ангельских крыл, и весь их полк разбежался в ужасе, который только усилился из-за начавшегося лесного пожара. Да, он видел низвергшуюся на землю огненную фигуру.

— И как она выглядела? — возбужденно спросил дьякон.

— Она выглядела как ангел, в пламени низринутый с небес, несомненно, за его непокорность. Ужасно, что опять будет Падение ангелов...

— А куда упал ангел? — перебил его Эркенберт, пока снова не начались причитания.

Священник показал в кустарники на севере.

— Туда, — проговорил он. — Вон туда, где выбивается пламя.

Эркенберт огляделся. Основной пожар приближался к ним с юга. По-видимому, людям императора удастся остановить его на линии просеки, которую они уже начали вырубать. В работу включились сотни человек, деловитость и порядок распространялись повсюду, как масло по воде. На севере находился небольшой очаг огня, раздуваемый южным ветром. Он не выглядел опасным, так как примыкал к голому каменистому склону. Эркенберт кивком отпустил священника, повернул мула и подъехал к императору, по-прежнему кричавшему, но уже обнажившему меч.

— Следуйте за мной, — буркнул дьякон через плечо.

Через сотню шагов император понял, куда направляется Эркенберт, и галопом послал своего жеребца вперед, не обращая внимания на переплетение сучьев и колючки. Эркенберт неторопливо трусил вслед. Когда он приблизился к очагу пламени, император уже спешился и, намотав на руку поводья, смотрел вниз, на землю.

Там лежало изломанное о камни тело ребенка. Не оставалось и тени сомнений, что ребенок мертв. Его голова был разбита, концы оголившихся костей торчали из разорванных бедер. Император медленно наклонился, одной рукой приподнял ребенка за край его рубахи. Тельце обвисло, как мешок с цыплячьими костями.

— Должно быть, у него все кости переломаны, — сказал Бруно.

Эркенберт сплюнул в ладонь и слюной начертал на разбитом лбу крест.

— Возможно, это милость Господня, — сказал он. — Смотри, перед падением он сильно обгорел. Вот следы ожогов.

— Но почему он попал в огонь? И почему он упал? Вернее, с чего он упал? — Бруно уставился в небо, словно испрашивая ответа у звезд.

Эркенберт принялся шарить вокруг, среди валяющихся на земле обломков, почти полностью спаленных пожаром, который теперь удалялся по направлению ветра. Обломки жердей. Легких жердей, сделанных из какого-то растения с пустотелым стволом, похожего на ольху, но более прочного. И несколько обугленных обрывков ткани. Дьякон помял их в руке. Это не шерсть и не лен. «Какое-то экзотическое южное растение, — подумал он. — Хлопок. Очень тонко сотканный. Тонкая ткань, чтобы держать ветер подобно парусу».

— Это была какая-то машина, — сделал он вывод. — Машина, чтобы нести человека по воздуху. Но не взрослого, а мальчика. Маленького мальчика. В этом нет никакого колдовства, никакой ars magica. Это была даже не слишком-то хорошая машина. Однако новая машина. И я скажу тебе еще кое-что, — продолжал он, снова поглядев на мертвого ребенка, на его светлые волосы, на глаза, которые вполне могли быть голубыми до того, как огонь опалил их. — Этот мальчишка — мой соотечественник. Я это вижу по его лицу. Словно у церковного певчего. Это лицо англичанина.

— Английский мальчишка летает на новой машине, — прошептал Бруно. — Это может означать только одного человека, и мы оба знаем кого. Но зачем он это сделал?

Подоспевший к ним Агилульф услышал последний вопрос императора.

— Кто знает? — откликнулся он. — Кто способен проникнуть в замыслы этого дьявола? Я вспоминаю его загадочный корабль в том сражении при Бретраборге, я проплыл в двадцати футах от него и все равно до самого конца битвы не понимал, что это за судно.

— Самый простой способ разгадать план, — сказал Эркенберт, обращаясь теперь к императору на нижненемецком языке, так похожем на родной англо-нортумбрийский диалект дьякона, — самый простой способ разгадать план — это предположить, что он удался.

— Ты это о чем? — рявкнул император.

— Что ж, мы видим римского императора ночью в глухих зарослях, он стоит со своими советниками, и никто из них не понимает, что происходит и что нужно делать. Возможно, именно этого и добивался противник. Просто чтобы мы стояли здесь.

Встревоженное лицо императора неожиданно прояснилось. Он нагнулся, взял Эркенберта за крошечное плечико со своей обычной деликатностью, словно боялся раздавить его.

— За это я тебя сделаю архиепископом, — сказал он. — Я понял. Это отвлекающий маневр, чтобы мы смотрели не в ту сторону. Будто ночная атака на фланге, вдалеке от направления главного удара. И фокус удался! Все это время ублюдки могли подбираться к месту, которое еще несколько часов назад было недоступно, как мышиная норка. — Он с легкостью вскочил в седло. — Агилульф, как только просека будет сделана, возьми оттуда всех рыцарей Ордена и верни их во внутреннее кольцо, удвой караулы вокруг крепости. И пошли шесть человек вдоль кольца постов, чтобы объяснили часовым, кого искать, и приказали сторожить дорогу в обоих направлениях — и внутрь, и наружу. — Он еще немного помедлил, прежде чем пришпорить жеребца. — И пришли сюда человека, чтобы забрал тело этого мальчишки. Он умер как герой, мы его похороним с почестями.

Шпоры вонзились в бока жеребца, и тот понесся вниз по каменистому склону. Агилульф поехал следом за ним выполнять полученный приказ. Оставленный в одиночестве Эркенберт взгромоздился на своего мула и неторопливо потрусил в том же направлении.

«Надо же, архиепископ, — думал он. — Император всегда выполняет свои обещания. И ведь имеется одна свободная архиепископия, в Йорке. Если Церковь сможет снова принять под свое крыло тамошних еретиков и вероотступников. Кто бы мог подумать, что я стану преемником самого Вульфира: он человек из знатного рода, а я сын деревенского священника и презренной наложницы. Странная вещь произошла с Вульфиром. Говорят, его хватил удар прямо в ванне. Любопытно, долго ли его пришлось держать под водой? Император великодушен и может простить неудачу. Но не лень. Все его псы должны лаять. И кусать тоже».

За краем скалистого ущелья, по которому карабкались Шеф, Ришье и Свирелька с мальчишками, яркое зарево высвечивало возвышающуюся перед ними неприступную каменную стену крепости, но в самом ущелье тень была достаточно глубока. Еще несколько секунд их будет укрывать темнота. Крики раздавались как сзади, где дозорные по-прежнему пялились на небесные огни, так и на крепостных стенах, там часовых пинками и тычками загоняли назад на посты. «На свету долго оставаться не стоит», — подумал Шеф.

Едва группа подошла к основанию стены, выраставшей, казалось, прямо из природной скалы, Ришье протолкался вперед. Повернувшись, он что-то резко сказал на местном диалекте. Шеф увидел, что Свирелька и остальные пастушки отвернулись и закрыли лица. Ришье повторил свое распоряжение для Шефа, сопровождая его яростной жестикуляцией. Отвернись. Не смотри. Шеф неторопливо подчинился.

Но лишь на несколько мгновений. Он знал, что Ришье оглянется раз, другой, а потом приступит к тем манипуляциям, которые ему необходимо проделать. Это напоминало детскую игру под названием «Бабушка идет», где один ребенок подкрадывается к другому и должен угадать, когда тот обернется. Шеф повернул только голову, наблюдая в темноте за Ришье.

Тот, по-видимому, доставал из-под сорочки что-то висящее у него на шее. Поскреб по стене, вставил в нее то, что достал. Ключ, железный ключ. Шеф успел отвернуться за мгновенье до того, как Ришье решил оглянуться. Выждал, стал наблюдать снова. На этот раз Шеф услышал щелчок. Механизм сработал. Ришье подвинулся, кажется, отсчитывал камни стенной кладки. Остановился около одного из них, засунул пальцы в неровную щель, потянул. Камень вышел из стены, на добрый фут отойдя от поверхности.

Больше ничего не произошло. Заинтересовавшись, Шеф потихоньку подошел на расстояние вытянутой руки, наткнулся на негодующий взор Ришье, который снова решил оглянуться. Проигнорировал этот взор.

— А что теперь? — тихо прошептал он.

Ришье сглотнул слюну, потом негромко свистнул. Пятеро мальчишек украдкой вылезли из темноты ущелья. Ришье огляделся по сторонам, словно ожидая внезапного разоблачения, и наконец решился. Нагнувшись, он толкнул один из массивных камней в основании стены.

Камень почти беззвучно подался наружу, наружу одним концом и внутрь другим. Он вращается на оси, понял Шеф. От случайного поворота его удерживает другой камень, который Ришье выдвинул из стены. А тот камень фиксируется каким-то запором, который открывается ключом. А где же замочная скважина для ключа? Шеф присмотрелся повнимательней. Она скрыта подо мхом, сейчас мох сдвинут в сторону.

Ришье пригнулся и полез в отверстие. Шеф незамедлительно последовал за ним, разворачивая свои широкие плечи, чтобы протиснуться в узкую, не шире двух футов, щель. Внутри он попытался утвердиться на ногах и почувствовал, что стоит на узкой каменной полоске. В одном направлении полоска сужалась. Шеф вытянул руку, нащупал перед собой каменную стену. Это лестница, винтовая лестница, спускаясь, она все время поворачивает влево. Он осторожно пробрался в темноте мимо Ришье, поднялся на ступеньку-другую и услышал, что пастушки тоже скользнули внутрь. Кряхтенье, толчок, и камень медленно затворился, отрезав даже слабые проблески света снаружи. В темноте, слыша со всех сторон испуганное дыхание мальчишек, Шеф почувствовал поднимающийся снизу запах смерти. Поднимающийся вместе со слабым, едва ощутимым потоком воздуха.

Во мраке посыпались искры, это Ришье пытался добыть огонь, Свирелька держал наготове сухой трут, а еще один мальчик — свечи. Шеф не стал ждать, ни слова не говоря, медленно пошел вверх по лестнице. Снизу донесся окрик, сначала на местном диалекте, потом на арабском языке:

— Не ходи вверх! Нам надо спускаться!

Но Шеф не слушал.

По мере подъема ток воздуха усилился, и его обостренные чувства отметили еще одно обстоятельство: усилился шум. Шум, который доносился сквозь стену. Сквозь стену ли?

Нет. Взявшись за железные перила, Шеф понял, что различает проблеск — не света, а более бледной темноты. И слышимость теперь была очень хорошая. Крикливые голоса, удары веревки или ремня по чьей-то спине. Порядок постепенно восстанавливается. Да, здесь в самом деле есть отверстие в камне, меньше человеческой ладони, но все равно есть. Шеф приник к дыре.

Он почти ничего не увидел, лишь красное зарево на небе, а прямо перед собой — снующие ноги. Сперва босые ноги, а потом металлические наголенники на тяжелых кожаных сапогах. Кричали германцы, Шеф почти понимал их слова. Уголком глаза он заметил и опознал еще один предмет. На земле лежала кирка. Значит, рабочие императора докопались до тайника. Просто они не успели этого понять, огни в небе отвлекли их в самый последний момент.

Снизу подошел Ришье с зажженной свечой. Шеф протянул руку и погасил пламя своими мозолистыми пальцами кузнеца. Ришье начал было ворчать, но Шеф зажал ему рот ладонью, подтолкнул вперед и прошептал:

— Смотри. Видишь дыру? Видишь там кирку?

Вникнув в смысл увиденного, Ришье весь затрясся под рукой Шефа. Тот еще раз шепнул:

— Пошли вниз.

Несколько витков вниз по лестнице, и показались ребята с зажженными свечами, терпеливо ожидающие распоряжений.

— У нас очень мало времени, — произнес Шеф уже нормальным голосом. — Веди нас, и побыстрее.

Ришье взял свечу, торопливо начал спускаться по нескончаемой лестнице, ввинчивающейся в самое сердце горы. Отсчитав две сотни ступенек, они остановились, и Шеф понял, что наконец-то стоит на ровном полу. Перед ним была крепкая сводчатая дверь из усиленного железными полосами дуба. Ришье достал еще один ключ. Прежде чем вставить его, он повернулся назад к ребятам и что-то буркнул. Все они упали на колени, осенили себя странным зигзагообразным знаком своей секты.

— Это самое святое наше место, — пояснил Ришье. — Сюда не может входить никто, кроме perfecti.

Шеф пожал плечами:

— Лучше побыстрее войти и вынести оттуда все что надо.

Ришье глянул на внушительную фигуру человека, в свое время с легкостью его разоружившего, и раздраженно мотнул головой:

— Входи, ибо так нужно. Но помни, что это святыня.

Свирелька и остальные, по-видимому, не нуждались в подобных напоминаниях. Они попятились назад, пропуская в дверь Ришье и Шефа. Оглядевшись при свете свечей, Шеф понял причину их робости.

Внутри было царство смерти. Доносившийся на лестницу трупный запах чувствовался здесь гораздо сильнее. Однако Шефу доводилось сталкиваться и с худшим, много худшим — на английских полях сражений. По-видимому, сухой воздух все-таки предотвращал разложение. Прямо перед ними за круглым столом находились двенадцать человек, двенадцать трупов; некоторые уткнулись лицом в ладони, некоторые попадали на пол. Ришье снова начертал в воздухе зигзагообразный знак, и Шеф по детской привычке начал чертить крест, но вовремя спохватился и превратил крест в молот. Тор, или Тунор, — между мной и злом.

— Они предпочли смерть плену и пыткам, — сказал Ришье. — Они вместе приняли яд.

— Значит, от нас зависит, чтобы смерть их не оказалась напрасной, — ответил Шеф.

Ришье кивнул, собрался с духом и прошел по комнате, огибая трупы, к двери в дальней стене. Открыл замок, распахнул дверь.

— Здесь алтарь Грааля, — сказал он.

В этой комнате Ришье неожиданно стал двигаться с хозяйской уверенностью, как человек, который знает каждый закоулок и хочет подчеркнуть свое знание перед гостями. Со свечой в руке он обошел небольшое круглое помещение, одну за другой зажигая стоявшие у стен свечи в больших канделябрах. В золотых канделябрах, как сразу отметил Шеф. В упавшем от свечей свете стало видно еще больше золота на стенах и утвари этой часовенки, подобной христианской. Но на почетном месте здесь стоял не алтарь.

Это был гроб, каменный саркофаг, почти соприкасающийся с дальней стеной. А из него поднималась — невзрачная среди окружающей роскоши — самая обычная деревянная лесенка; в одну сторону у нее выступали три ступеньки, в другую две, края их были неровными, на бледной поверхности дерева кое-где еще оставалась кора.

— Это он, — сказал Ришье. — Грааль, на котором Господа нашего принесли с горы Calvary, с Голгофы. Восставшего из гроба, чтобы показать, что и нам будет дано воскресение.

— А мне показалось, Ансельм говорил, что Христос не воскресал. Что он умер, как обычный человек. Разве его тело не здесь?

— Его здесь нет. И нигде нет! Потому что мы воскресаем не так, как говорят об этом христиане во славу Церкви, матери зла. Мы воскресаем через отрешение от тела. Освобождая свой дух! «Как может человек родиться, будучи стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей?» Есть только один способ...

Стон суеверного ужаса раздался позади Шефа, это пастушки услышали сакральные слова, произнесенные Ришье на исковерканном арабском, который они и сами едва понимали. Ришье сердито оглянулся, осознал, что слишком разговорился при непосвященных, осознал также, что в священном месте, которое вот-вот будет осквернено, слова мало что значат.

— Не входи в лоно женщины! Не изливай семя! Перестань платить дань ему, Отцу, пославшему своего Сына на смерть, Князю мира сего, Богу, который на самом деле дьявол! Умри, не оставив детей, заложников у Врага.

«Неудивительно, что Свандис не была изнасилована, — подумал Шеф, посмотрев на исказившееся лицо со злобно сверкающим взором. — Хотя все это не ответ. Он заглянул в пустой гроб».

— Теперь скажи-ка мне. Что мы должны отсюда вынести? Кроме самого Грааля?

Ришье кивнул, собираясь с мыслями.

— Все это золото, разумеется, — он показал рукой на поблескивающий повсюду желтый металл. — Но важнее, гораздо важнее спасти книги.

— Книги?

— Наш Священный завет. Истинные Евангелия, написанные людьми, которые самолично разговаривали с Сыном Божьим. Когда Сын Божий стал мудрее, избавился от заблуждений своей юности.

«Интереснейшие, должно быть, книжки, — подумал Шеф. — Если это не подделки».

— Сколько они весят? — спросил он.

— Несколько фунтов, не больше. А еще... Еще мы должны унести Грааль.

Шеф с некоторым сомнением взглянул на поднимающуюся из гроба лесенку, подошел, чтобы потрогать ее. Позади него приглушенно зашипели от испуга и негодования, что неверующий коснется святой реликвии. Но ведь для этого они сюда и пришли. Именно поэтому послали неверующего. И вдобавок, верующий или неверующий, но он прошел испытание в perfecti, Ришье сам сказал об этом.

Высотой не больше семи футов, определил Шеф. Он осторожно поднял лесенку. Дерево старое, сухое, древностью в восемь с лишним столетий, если еретики не врут. Однако оно было предварительно хорошо просушено и никогда не хранилось на открытом воздухе. В Йорке, в старинных римских казармах, Шефу показывали лестницы и хоры, которые, как его уверяли, были построены еще во времена древних римлян. Нельзя было считать Грааль подделкой просто на том основании, что дерево так хорошо сохранилось. Несомненно, принципы еретиков запрещали им украшать реликвию золотом и самоцветами, как это сделали христиане с бесчисленными кусочками подлинного Креста Господня. Во всяком случае, лесенка была легкой, можно нести одной рукой. Неудобно только поднимать по винтовой лестнице. А что касается колючего кустарника снаружи...

— Ладно, — сказал Шеф, извлекая Грааль из гроба. — Ришье, бери свои книги, сделай сверток, их понесешь ты. Вы, парни, берите золотые подсвечники, тарелки, все золотые вещи, заворачивайте их в тряпки, разделите между собой, чтобы удобно было нести.

— В тряпки? — откликнулся Свирелька.

— Эти господа в соседней комнате не станут возражать, если вы возьмете у них одежду. Особенно для такой цели, — сказал Шеф, стараясь развеять атмосферу благоговейного ужаса. — Будь они живы, они сами велели бы вам сделать это. Их духи поддержат вас.

Мальчики неохотно повернулись и занялись своим скорбным делом. С лесенкой в руках Шеф прошел через обитель смерти и, остановившись на ступеньках, прислушался. В тишину подземелья по-прежнему доносились крики сверху. Плохой признак.

Шум сопровождал их в нелегком подъеме по винтовой лестнице, становясь все громче и явственно перекрывая их тяжелое дыхание. Шеф устало шагал впереди, утратив представление, как высоко они уже поднялись и где может находиться вращающийся на оси потайной камень. Грааль он нес в левой руке, чтобы не задевать за центральный столп винтовой лестницы. Каждый раз, когда реликвия стукалась о ступеньку или о стену, Ришье вздрагивал, иногда жалобно постанывал. Будь здесь посветлее, он бросился бы собирать каждый кусочек отваливающейся от лесенки коры.

Сзади зашипели. Шеф остановился, сообразив, что проскочил мимо нужного камня. Ришье, уже не заботясь о секретности, нащупал какой-то каменный выступ и потянул его на себя. В стене, казавшейся сплошной, проступила трещина, потайная каменная дверь снова могла свободно вращаться на своей оси. Шеф помялся, аккуратно прислонил наверху Грааль к стене и спустился на три ступеньки вниз. Когда Ришье толкнул верхнюю половину камня наружу, Шеф поднырнул под медленно поднимающуюся внутрь нижнюю половину и уставился в темноту.

Не совсем в темноту. Ночь по-прежнему пронзали сполохи света, но теперь это было красное зарево, а не разноцветье арабских огней. Видел ли кто-нибудь, как выдвинулся камень? Тревожных криков слышно не было, вокруг крепости царила полная тишина. Шеф разглядел кустарник, через который они пробрались сюда, разглядел горы вдали. Нигде уже не метались паникеры, не видно было и часовых, вообще не видно было никакого движения. «Там слишком светло», — сказал себе Шеф, хотя прямо перед ним простирались глубокие тени от крепостной стены и склонов ущелья.

Кожа его покрылась мурашками. Он нырнул назад, подставил плечи под камень и, поднатужившись, повернул его на место. В мерцающем свете единственной свечи, которую Шеф разрешил оставить, Ришье испуганно уставился на него.

— Слишком тихо, — коротко сказал Шеф. — Мне доводилось слышать такую тишину раньше. Это значит, что они караулят. Может быть, путь наружу тоже. Может быть, они знают, что мы внутри.

— Мы не можем оставаться здесь.

— Нет! Нет! — раздался голос, которого Шеф никогда раньше не слышал, голос одного из пастушков. Он верещал на местном диалекте, которого Шеф не понимал, однако в голосе слышались безошибочные нотки. Нервы у мальчика не выдержали переживаний: тайной вылазки в стан врага, благоговения перед святилищем, ужаса при раздевании мертвецов, холода мрачных стен. — Laissetz, laissetz me parti. — Паренек толкнул камень, снова открыл выход, хотя и не полностью, но достаточно, чтобы проскользнуть в него как ласка, даже не отвязав заплечный мешок с золотом. Шеф схватился за мальчишку, но в руке у него остался только оторвавшийся клочок рубашки. А сам пастушок исчез. Шеф чуть-чуть повернул камень и приник глазом к щели шириной не более полуфута.

Он не увидел ничего, услышал лишь легкий топот босых ног по камням. Потом и этот звук стих. Тишина, несомый ветром слабый запах гари. И тут, когда Шеф уже был почти готов подавить свои опасения и повести группу вперед, раздался тихий, но отчетливый треск, словно от сломавшейся палки, тоненький, тут же прервавшийся крик, звон, будто от далекого гонга. Звон металла о камень.

Шеф снова затворил камень, на этот раз с решимостью обреченного.

— Вы слышали, — сказал он. — Его поймали. Теперь они знают, что мы здесь.

— Мы в ловушке, — задохнулся от ужаса Ришье. — Вместе с Граалем, ради спасения которого умерли наши старейшины.

— Эта винтовая лестница ведет не только вниз, но и вверх, — заметил Шеф.

— Мы не сможем разобрать стену изнутри, нас услышат.

— Но наверху должна быть еще одна потайная дверь, такая же, как эта, только ведущая внутрь крепости.

Ришье проглотил слюну.

— Она находится под башней. Под сгоревшей башней, где умер Маркабру.

— Значит, мы вылезем среди кучи обломков, это хорошо.

— Башня стояла во дворе напротив главных ворот. Не думаю, что отсюда есть какой-то другой выход. В крепостном дворе полно людей императора, его превратили в госпиталь для раненных в боях и пострадавших во время разборки стен. Мы не сможем просто так пройти по двору. Тем более с Граалем на плече! Хотя... ребята могут сойти за рабочих или их помощников, и я тоже, но вот ты...

Слишком высокий, хотел он сказать, похож на германца, только без оружия. И слишком приметный.

— Покажи мне, где кончается лестница, — сказал Шеф, в голове у которого уже созрел план. — Это не может быть далеко от того места, где кирками пробили дыру.

Бруно, милостью Божьей император Римской империи, а по своему собственному разумению — заместитель Бога на Земле, стоял в главных воротах крепости Пигпуньент и наблюдал за ведущимися во дворе работами. Куда бы ни упал его взгляд, там люди начинали стараться изо всех сил. Это не доставляло ему особого удовольствия. Так и должно быть. Хотя лицо императора оставалось бесстрастным, его переполняло такое неистовство, что он с трудом владел собой. Дважды во время своей бешеной скачки от места падения летающей машины обратно в крепость он с такой силой непроизвольно сжимал поводья, что жеребец вставал на дыбы, едва не скидывая седока. Зато он вернулся вовремя. В этом он был уверен. Как и в другом — все представление с огнями в небе было именно тем, о чем догадался его тщедушный дьякон: отвлекающим маневром. Несомненное свидетельство, что искомая реликвия находится где-то поблизости. Если бы он только мог взять ее! Сжимая в руке снабженное новым древком Копье, с которым никогда не расставался, Бруно позволил себе то, что делал лишь в моменты сильнейших переживаний: прижался щекой к наконечнику, пролившему кровь Сына Господня, чтобы ощутить исходящие от металла силу и уверенность, по праву предназначенные для императора.

Во дворе царила суматоха, как на последней несжатой полоске поля, где загнанные в ловушку крысы мечутся, пытаясь избежать приближающихся к ним серпов и дубинок. Но так могло показаться только постороннему глазу. Император же видел порядок в кажущемся беспорядке. Люди, которые днем и ночью работали над разорением этого гнезда еретиков, снова были пригнаны на работу со своими кирками и тачками, крепили блоки и канаты огромного подъемного механизма, с помощью которого вывороченные камни скидывали в пропасть. В углу двора их начальник, позволивший людям бросить работу, когда появились огни в небе, вопил, лежа на козлах из скрещенных копий, а два сержанта Ордена методично отсчитывали назначенные императором две сотни ударов плетью. Его бывший заместитель, ныне повышенный в должности, побледнев от страха, стоял в центре двора и выкрикивал распоряжения.

Проблему создавал лазарет. Исполненный заботы о благополучии тех, кто служил ему преданно, Бруно распорядился отвести на центральном дворе место для коек полевого лазарета, в который непрерывно поступал тоненький поток раненных в стычках с местными жителями и более интенсивный поток тех, у кого нога попала под камень или рука запуталась в переплетении канатов. Только в самой крепости в изобилии имелась чистая вода — в колодце, уходящем глубоко в скалу. Именно в питьевой воде пострадавшие нуждались больше всего. Теперь, однако, из-за пожара и паники ручеек раненых превратился в целый водопад. Люди, обгоревшие в пожаре, с переломами из-за падений, идиоты, которые поранились собственным оружием. Надо отменить приказ, по которому всех пострадавших отправляют в крепость, решил Бруно. Пусть подождут на прилегающей равнине до утра. Они уже начали мешать рабочим. Вон в том углу группа людей с носилками идет совершенно не в ту сторону. Бруно открыл было рот, чтобы окликнуть их, потом передумал, угрюмо велел Тассо заняться этими придурками, а сам повернулся к подоспевшему Агилульфу и прорычал ему распоряжение — всех пострадавших, кто еще не нашел себе койку, убрать и больше никого не пускать.

Вернувшись к наблюдению за двором, Бруно увидел группу людей, проталкивающихся через ворота. Люди в ней отличались выражением, написанным на их лицах. Это был не страх, а ликование и торжество. Едва они вошли, как в воротах показался верный Эркенберт, он шел пешком, оставив мула у подошвы горы.

— Что вы там нашли? — спросил Бруно.

— Крысу, — ответил их вожак, один из братьев Ордена. Глаза его поблескивали в красном зареве. Вольфрам, узнал Бруно, добрый воин из святого Эхтернаха. — Она выбежала из крепости и попала прямо в руки Дитриху.

— Из крепости? Но ваш пост с западной стороны, там нет ворот.

— Нет ворот, о которых мы знаем, herra. Но этот мальчишка как мышонок выбежал к западному ущелью. Он не спускался по стене, мы бы его заметили. Он мчался сломя голову, только пятки сверкали.

— Я подцепил его древком копья, — добавил грузный Дитрих. — Он сломал ногу и пытался завизжать, но я зажал ему рот. Он не смог предупредить тех, кто все еще внутри.

— И взгляни-ка сюда, herra, — продолжал сержант Вольфрам с сияющим от удовольствия и предвкушения лицом. — Взгляни, что крысеныш нес в свою норку.

Он развернул узелок у ног императора. Из него высыпались кубки, тарелки и массивный подсвечник. Золото заблестело в свете догорающего на равнине пожара.

Бруно нагнулся, поднял одно из блюд, ощутил его несомненную тяжесть. На нем что-то выгравировано. Трудно прочитать. Не буква ли «N», написанная плохим почерком?

— Что ты можешь из этого заключить? — спросил Бруно, передавая блюдо Эркенберту.

— Немногое, — ответил дьякон. — Но это не из имущества какого-нибудь сельского барона. Больше похоже на блюдо для облаток в соборе у Римского папы. Боюсь, нам придется спросить у мальчика.

Взгляды обратились на пленника. Совсем юный, с искаженным от боли лицом, одна нога поджата, чтобы не касаться ею земли. Смуглый, в плохой одежде. Из местных. После зрелища разбитого змея и его мертвого летуна Бруно наполовину ожидал увидеть еще одного проклятого англичанина.

— Пытались допросить его?

Вольфрам кивнул:

— Мы его не понимаем. Он нас тоже.

— Я найду переводчика, — сказал Эркенберт. — А потом мы сделаем то, что необходимо. Уведите его за ворота.

— Еще одно, — сказал Бруно. — Я знаю, что ты не будешь слишком добрым. И ни перед чем не остановишься ради того, что я должен от него узнать. Но вот мой совет. Никогда не начинай с легкой пытки, которую потом будешь усиливать. Мужество приходит во время сопротивления. С самого начала сделай ему очень больно, больнее, чем он сможет выдержать. Потом предложи ему, как от этого избавиться.

— Как только я найду местного священника для перевода, — обещал Эркенберт.

Пойманный мальчишка вертел головой из стороны в сторону. Он уже увидел то, что ему было нужно. А что же ему делать теперь? Должен ли он умереть как Маркабру и его воины? Он не знал.

На сотню ярдов ниже, в толпе изгнанных инвалидов и санитаров, Свирелька и его помощники боролись со своей нелегкой ношей — с Граалем, к срединному шесту которого был крепко привязан Шеф; он раскинулся на выступающих в стороны ступеньках, за которые держались носильщики, а его легко опознаваемое лицо с одним глазом было прикрыто тряпкой, словно у обгоревшего или умершего человека. Ришье семенил позади них, посерев от страха, но крепко сжимая в руках сверток со своими драгоценными книгами. Ему довелось пройти в двадцати футах от земного воплощения дьявола, от самого императора. Слава Богу, истинному Богу, чья власть над Землей была узурпирована лживым дьяволом христиан, что все внимание Бруно отвлек несчастный Маури. Что теперь будет с Маури... увы, это еще раз продемонстрирует силу Князя мира сего, которому даже истинный Бог не всегда может противостоять в своем незаконно отнятом царстве.

Когда они устремились вниз по склону горы, их подстегнул раздавшийся сзади отчаянный крик. Пастушки смогли узнать этот голос, даже искаженный болью.