Особняк администрации, Вашингтон, 15 ноября 1861 года

Косой дождь неустанно барабанил в окно кабинета, сквозняки разгуливали по всему древнему зданию. Джон Хей, секретарь Авраама Линкольна, подбросил в огонь еще совок угля и ворошил его, пока пламя не разгорелось как следует. Подняв взгляд от заваленного бумагами стола, президент одобрительно кивнул.

— Холодновато, Джон, хотя сегодня даже вполовину не так холодно, как вчера вечером в доме генерала Макклеллана.

— Этот человек, сэр!.. Надо что-то делать!.. — от гнева Хей захлебывался слюной.

— Мне как-то не приходит в голову ничего подходящего. За неучтивость не принято расстреливать даже генералов.

— Это не просто неучтивость, это явное оскорбление! Пока мы сидели в гостиной, ожидая его прихода, он зашел через другую дверь и направился прямиком наверх! Отказавшись увидеться с вами, президентом!

— Да, я и в самом деле президент, но пока еще не абсолютный монарх. И даже не абсолютный президент, поскольку, как вы помните, я избран меньшинством голосов народа, о чем демократические Политики неустанно мне напоминают. Порой мне кажется, что в Конгрессе у меня больше противников, чем в Ричмонде. Иметь дело со сварливым Сенатом и Палатой — чуть ли не поденный труд. — Линкольн пятерней пригладил густую копну волос, мрачно глядя на ливень за окном. — Вам следует помнить, что дело прежде всего, а наипервейшее дело для нас — этот ужасный конфликт, в котором мы увязли так глубоко. Чтобы выиграть эту несчастную войну, я должен полагаться на солдат и генералов. Текущий момент требует немалого терпения и просто-таки грандиозной мудрости и осмотрительности, особенно в отношениях с молодым Макклелланом; он ведь не только главнокомандующий, но еще и командующий армией на Потомаке, стоящей между этим городом и вражескими войсками.

— «Стоящая» — самое подходящее слово. Армией, которая только и делает, что занимается муштрой без конца и краю, все наращивает численность — И не трогается с места, как гвоздем прибитая.

— Истинная правда. Прошло уже шесть месяцев с тех пор, когда мятежники захватили форт Самтер и начались военные действия. С той поры радость мне доставляет только успех эскадр, ведущих блокаду. Нынешний год начался с вражды и мрачных предчувствий. Мы сколачиваем армию, а отступники делают то же самое. Со времени битв при Булл-Ране и Боллс-Блаф никаких действий, кроме мелких стычек. И все же напряженность нарастает. Выйти из этой войны будет не так-то просто, и я боюсь ужасающих грядущих битв, которых наверняка не миновать. — Президент устремил взгляд на отворившуюся дверь кабинета.

— Господин президент, извините, что мешаю, — сказал его второй секретарь, Джон Николай, — но к вам пришел министр военного флота.

Авраам Линкольн устал, невероятно устал. Бумаги на его столе и в ячейках бюро с каждым днем множились. На месте одной решенной проблемы тут же вырастали две новые. Положив ладонь на темя, он небрежно взъерошил волосы своими длинными пальцами, радуясь возможности отвлечься. — Ничего, вы ничуть не помешали, Джон. Пусть войдет.

— А вот еще доклады, о которых вы спрашивали, а также письма вам на подпись.

Линкольн со вздохом указал на забитые бумагами ячейки бюро.

— Суньте к остальным, Нико, я уделю им внимание, обещаю.

Встав, он устало потянулся и прошаркал мимо портрета сурового Эндрю Джексона к мраморному камину. Приподняв фалды фрака, он грелся перед огнем, когда Хей удалился, и вошел министр Уэллс.

— Полагаю, в этой депеше, — президент указал на принесенный им документ, — содержится нечто важное.

Чрезмерно пышные бакенбарды и экзотический парик придавали министру военного флота Гидеону Уэллсу простоватый вид, но за этим фасадом таился острый, проницательный ум.

— Военный телеграф только что принес кое-какие волнующие и любопытные новости из Хэмптона, — он хотел было передать листок, но Линкольн загородился ладонью.

— Тогда, пожалуйста, расскажите мне о них, поберегите мои усталые глаза.

— Это довольно просто, господин президент. Винтовой шлюп «Сан-Хасинто» остановился в Хэмптоне, чтобы пополнить запасы топлива, и капитан послал эту телеграмму. Мейсон и Слайделл у него на борту.

— Ну вот и вправду добрые вести, столь редкостные в наши времена! — Линкольн сел в старое кленовое кресло, скрипнувшее под его весом, и сложил пальцы домиком. — Полагаю, теперь все мы будем спать крепче, зная, что это двое не затевают заговоры по всей Европе, всячески злоумышляя против нас.

— Боюсь, ситуация не так проста. Как вам известно, поскольку они бежали с Юга и прорвались сквозь блокаду на «Гордоне», они всю дорогу на шаг опережали нас. Сначала на Багамах, затем на Кубе. Мы разослали на их поиски целую флотилию.

— И теперь она добилась успеха.

— Это действительно так, однако не обошлось и без осложнений. Мятежники арестованы не на земле и даже не на конфедератском судне. При нынешнем военном положении подобный арест был бы вполне законным. Однако получилось так, что их захватили на британском почтовом пакетботе «Трент», каковой был остановлен в море.

Линкольн глубоко задумался над этой вестью, потом вздохнул. Беды плодятся, как драконовы зубы.

— Надо послать за Сьюардом. Государственному секретарю стоит узнать об этом незамедлительно. Но как подобное могло случиться? Разве не было приказано не трогать в море нейтральные суда?

— Было. Но капитан «Сан-Хасинто» не получил этих приказов — более того, как выяснилось, ему был отдан вообще совершенно иной приказ. Он был в море довольно долго и должен был вернуться из Фернандо-По, доставив корабль на верфь, ничего более. Должно быть, услыхал о розыске, когда вернулся за топливом. С того момента он действовал на свой страх и риск.

— Это демонстрирует независимость его духа, хотя и несколько неуместную.

— Да. Мне дали понять, что капитан Уилкс — натура весьма независимая. Правду говоря, кое-кто в военно-морском ведомстве называет это открытым неповиновением и скверным характером.

Тут открылась дверь, и вошел Сьюард.

— Прочтите это, Уильям, — попросил президент. — Потом решим, как следует поступить.

Госсекретарь быстро пробежал депешу глазами, по мере чтения все сильнее хмуря брови. Затем, будучи человеком осторожным и не склонным к опрометчивым решениям, перечитал ее еще раз, уже помедленнее. И постучал по бумаге указательным пальцем.

— Мне в голову приходят сразу две вещи. Прежде всего, предателей надо держать за семью замками. Теперь они у нас в руках, и упускать их не стоит. Предлагаю, Гидеон, телеграфировать на «Сан-Хасинто», чтобы после пополнения запаса топлива он сразу же направился в Нью-Йорк. Дальнейшие инструкции будут ждать его там.

— Согласен, — кивнул Линкольн. — Пока он будет совершать переход, мы можем всерьез поразмыслить, как нам теперь следует поступить с этими людьми, раз уж они у нас в руках.

— Я тоже согласен, — промолвил Уэллс и поспешил отдать приказы.

Вдруг из-под президентского стола раздался громкий лай, и Уэллс испуганно вздрогнул.

— Не бойтесь, этот пес не кусается, — улыбнулся Линкольн, когда из укрытия выскочил мальчонка, ухмыляясь во весь рот, и обнял длинные ноги отца.

— Наш Вилли — великий искатель приключений, — сказал президент, когда радостный мальчик выбежал из комнаты. — Когда-нибудь он станет великим человеком, нутром чую. — Его улыбка померкла. — Но тем же нутром я чую тревогу из-за этого происшествия с»Трентом». — Первоначальное удовольствие, доставленное президенту этими новостями, сменилось дурными предчувствиями. — Догадываюсь, какие соображения приходят вам в голову. Каких последствий следует ждать, когда эта весть дойдет до Лондона? Наши друзья британцы и без того обеспокоены войной с мятежниками-южанами, о чем то и дело напоминают нам.

— Именно об этом я и подумал. Но проблемы надо решать по мере возникновения. По крайней мере, смутьяны теперь у нас.

— В самом деле. Два зайца одним выстрелом. Полагаю, дипломатические протесты и прения будут, как всегда, тащиться черепашьим шагом. Протесты пойдут через Атлантику на корабле, да еще ответы пойдут обратно еще более тихим ходом. Дипломатия всегда требует времени. Быть может, если пройдет достаточно времени между вопросами, ответами и откликами, есть шанс, что дело забудется.

— Дай Бог, чтобы вы оказались правы, господин

Президент. Но, как вам наверняка известно, текущий конфликт уже сейчас вызвал у британцев волнение. Они поддерживают мятежные штаты, горько сетуя на перебои в поставках хлопка, вызванные нашей блокадой. Поступают сообщения о том, что в Ланкашире закрылась часть ткацких фабрик. Боюсь, наша страна в последнее время не пользуется особой популярностью в Британии, да и на материке тоже.

— На свете есть вещи похуже, чем отсутствие популярности. Скажем, как в той байке про кролика. Рассердившись на гончую, он созвал кроликов, чтобы вместе задать собаке изрядную взбучку. Нельзя сказать, чтобы собака была в претензии — она впервые за многие годы наелась до отвала.

— Англичане не кролики, мистер Линкольн.

Разумеется, не кролики. Но эта старая гончая будет беспокоиться, когда придет беда, и не раньше. Зато из нашей шкуры вытащили две занозы, причинявшие немалую боль. Теперь надо найти надежный сосуд для них, запечатать его крепче, убрать с глаз долой и уповать, что тогда все о них позабудут. Быть может, эта гроза минует и тоже забудется.

— Разрази и прокляни Господь этих гнилых янки!

Премьер-министр Великобритании лорд Пальмерстон протопал через весь кабинет и обратно, схватил лежавшую на столе депешу из Саутгемптона и снова перечитал ее; его крупные ноздри раздувались, уподобившись пушечным жерлам. Его лордство не отличался благодушием даже в лучшие времена, а уже теперь кипел вовсю. Лорд Джон Рассел сидел тише воды ниже травы, желая оставаться совсем незаметным. Увы, чаяниям его не суждено было сбыться.

Скомкав листок, лорд Пальмерстон отшвырнул его и повернулся к Расселу, уставив на него трясущийся от гнева указующий перст.

— Вы министр иностранных дел, откуда следует, что это по вашей части. Итак, сэр, что же вы намерены предпринять?

— Послать протест, разумеется. Мой секретарь уже готовит черновик. Затем я проконсультируюсь с вами...

— Этого мало, разрази меня гром! Дайте этим мятежным янки палец, так они всю руку отхватят. На самом деле надо схватить их за шкирку и задать добрую трепку, как терьер крысе! На этот постыдный акт следует отреагировать незамедлительно, с предельной решимостью и категоричностью! Я освобождаю вас от ответственности, и сам позабочусь обо всем. Я твердо намерен послать депешу, которая заставит этих янки взлететь вверх тормашками.

— Я уверен, что имеются прецеденты, сэр. Затем мы обязаны проконсультироваться с королевой...

— К черту прецеденты, и... да, конечно, мы несомненно обязаны представить это дело вниманию королевы. Хотя меня повергает в трепет необходимость столь скоро встретиться с ней вновь. Во время своего последнего визита в Букингемский дворец я как раз застал ее в самый разгар очередного приступа истерики. Надеюсь, что эти скверные новости все-таки привлекут ее внимание. Я ничуть не сомневаюсь, что она будет возмущена даже более нашего, эти американцы ей совсем не по душе.

— Если мы поведем себя более деликатно, нужды встречаться с королевой не возникнет. Быть может, не так уж разумно палить по янки сразу из всех орудий? Мы можем доказать свою правоту, прибегнув к соответствующим средствам. Начнем с протеста, затем последует ответ. Если они и тогда не согласятся на наши вежливые требования, мы забудем о снисхождении и доводах рассудка. Мы больше ж станем их просить. Мы будем «диктовать им, как следует поступать.

— Быть может, быть может, — проворчал Пальмерстон. — Я приму это к сведению, когда будет созван кабинет. Срочный созыв кабинета становится настоятельной необходимостью.

Легонько постучав, вошел секретарь.

— Адмирал Милн, сэр. Интересуется, можете ли вы его принять.

— Конечно, проводите его ко мне.

Встав навстречу вошедшему адмиралу, лорд Пальмерстон пожал ему руку.

— Как я догадываюсь, адмирал, это отнюдь не визит вежливости?

— Никоим образом, сэр. Позвольте присесть?

— Конечно. Ваша рана?..

— Отлично зажила, но я еще не так крепок, как следовало бы. — Сев, адмирал перешел прямо к делу: — Я чересчур засиделся на суше, джентльмены. Сей внезапный оборот событий настоятельно напоминает мне об этом факте.

— «Трент»? — осведомился Рассел.

— «Трент», что ж еще! Корабль, ходящий под британским флагом... остановлен в море чужим боевым кораблем... не нахожу слов.

— Как и я, сэр, как и я! — Гнев Пальмерстона вспыхнул с новой силой. — Я вижу это злодеяние вашими глазами и разделяю ваш пыл. Вы с честью бились за родную страну, были ранены на службе отечеству в Китае. Вы адмирал самого могучего военно-морского флота на свете. А тут такое! Я знаю, что вы должны чувствовать...

Теперь Милн нашел слова и прямо затрясся от ярости, выплевывая их.

— Унижение, сэр! Унижение и бешенство! Этим колонистам следует преподать урок! Видит Бог, они не смеют стрелять по британскому судну — по королевскому почтовому пакетботу! — и не испытать на себе последствий столь кощунственных действий!

— Каковы же должны быть эти последствия, по вашему мнению? — полюбопытствовал Пальмерстон.

— Не мне об этом судить. Это по вашей части, джентльмены, решать, какого курса придерживаться в подобных вопросах. Но я хочу, чтобы вы знали, что весь флот Ее Величества до последнего человека поддержит вас от начала и до конца!

— Вы считаете, что они разделяют наше возмущение?

— Да не считаю, а знаю! Все, от младшего канонира на орудийной палубе до высочайших чинов в адмиралтействе, испытывают ярость и омерзение. И острейшее желание следовать туда, куда вы их направите.

Пальмерстон медленно склонил голову.

— Спасибо за откровенность, адмирал. Вы укрепили нашу решимость. Кабинет будет созван тотчас же. Уверяю вас, меры будут приняты сегодня же. И не сомневаюсь, что ваше возвращение на боевую службу будет оценено по достоинству, а ваше прошение — принято.

— Здесь офицер с «Трента», сэр, — доложил секретарь, проводив адмирала. — Хочет получить инструкции, как распорядиться документами, оказавшимися у него на руках.

— Какими еще документами?

— Похоже, он принял под свою ответственность документы, которые господа Мейсон и Слайделл хотели утаить от американского правительства. А теперь он желает получить инструкции касательно того, как ими распорядиться.

— Превосходно! Пусть несет их, и мы посмотрим, почему янки так спешили изловить этих господ.

Как только «Сан-Хасинто» на всех парах пошел на север, в сторону Нью-Йорка, погода испортилась. Дождь вовсю хлестал по плащу капитана Уилкса, стоявшего на полубаке. Море разгулялось, пошел снег с дождем. На полубак поднялся лейтенант Фэрфакс, и капитан обернулся к нему:

— Механик докладывает, что мы принимаем на борт воду, сэр. Швы подтекают в таком бурном море.

— Помпы справляются?

— Отлично справляются, капитан. Но он хочет сбавить обороты, чтобы снизить нагрузку на обшивку. Корабль порядком послужил на своем веку.

— Да уж, действительно. Ладно, восемьдесят оборотов, но ни одним меньше. Полученные приказы весьма недвусмысленны.

На более тихом ходу течь прекратилась, так что откачку даже пришлось на несколько минут приостановить, чтобы уровень воды в помповом колодце поднялся повыше. Дела пошли намного лучше. Но ветер все крепчал, качка усиливалась. Плавание выдалось не из приятных. Ко времени прибытия в Нью-Йорк снег валил вовсю, теперь вперемешку с хлестким градом, и видимость упала почти до нуля. Однако прибытия «Сан-Хасинто» ждали, и в проливе у Стейтн-Айленда его встретил буксир.

Уткнув нос в воротник бушлата, капитан Уилкс с мостика смотрел, как бросают трос и крепят буксир к борту. По штормтрапу не без труда вскарабкались двое людей в мундирах; остановившись на палубе, они ждали, пока поднимут их кожаные саквояжи. Лейтенант Фэрфакс явился на мостик с докладом.

— Это федеральные исполнители, капитан. Им приказано явиться к вам, сэр.

— Хорошо. Позаботьтесь, чтобы их проводили в мою каюту. Как там наши пленники?

— Активно возмущаются погодой и условиями содержания.

— Это несущественно. Они под замком?

— Так точно, сэр. А у дверей круглосуточно несут вахту часовые.

— Позаботьтесь, чтобы так было и дальше. — С этими словами капитан направился в собственную каюту, чтобы подождать федеральных исполнителей.

Новоприбывшие, оба рослые и крепко сложенные, с громким топотом вошли в каюту. В тепле каюты снег, облепивший их тяжелые шинели, начал понемногу таять.

— У вас имеются новые приказы для меня? Старший из исполнителей передал ему кожаный бювар. Вынув бумаги, Уилкс пробежал их глазами.

— Вам известно содержание приказов?

— Да, капитан. Мы должны остаться на борту и не спускать глаз с ваших заключенных. Далее корабль должен проследовать прямо в форт Уоррен в Бостонской гавани. Департамент военного флота беспокоило только одно: чтобы у вас хватило угля. — Бункеры почти полны. Выходим тотчас же. Как только судно вышло из гавани, шторм обрушился на него в полную силу. Волны перехлестывали через палубу, в шпигатах бурлила вода. «Сан-Хасинто» так швыряло и мотало, что винт то и дело оказывался на воздухе, когда волны прокатывались под кормой. Та ночь далась нелегко даже бывалым морякам, а уж для сухопутных жителей обратилась в сущую пытку. Морская болезнь довела всех четверых заключенных до полнейшего изнеможения, как и федеральных исполнителей. Слайделл громко стенал, молясь о том, чтобы судно либо прибыло в спокойную гавань, либо затонуло — что угодно, только бы избавиться от мучений.

Лишь на второй день после полудня потрепанный штормом «Сан-Хасинто» вошел в более тихие воды Бостонской гавани и пришвартовался к причалу форта Уоррен. Отделение вооруженных солдат увело измученных пленников прочь, а федеральные исполнители на заплетающихся ногах побрели следом. Лейтенант Фэрфакс проследил за выгрузкой их багажа и припасов, взятых с «Трента». Форт Уоррен, своими стенами опоясывающий весь крохотный островок, — тюрьма весьма надежная. Вернувшись на корабль, Фэрфакс принес капитану в каюту свежие газеты.

— Сэр, вся страна ликует. Вас приветствуют как спасителя нации.

Уилкс ничем не выказал, что новость эта доставила ему удовольствие. Он всего лишь исполнял свой долг, как сам его понимал, хотя кое-кто из флотского начальства может воспринимать это дело несколько иначе. Но успех окупает все. Капитан едва не улыбнулся, услышав добрые новости. В свете народного ликования командованию будет трудновато порицать его действия. Он прочел заголовки, испытывая угрюмое удовлетворение.

— Очевидно, лейтенант Фэрфакс, в этой стране наших пленников не так уж и любят. Поглядите-ка, Мейсона называют мошенником, трусом и задирой... ну и ну! И даже более того — помпезным снобом, а также тщеславным пустозвоном и предателем.

Фэрфакс тоже читал газеты.

— В «Глоуб» точно так же обходятся со Слайделлом. Его рисуют бездушным, хитрым, себялюбивым, кровожадным и развращенным.

— А мы-то думали, что захватили всего лишь парочку политических ренегатов. Любопытно, английские газеты смотрят на эту проблему с той же точки зрения?

Весьма в этом сомневаюсь, капитан.

В ожидании, пока Кабинет соберется, лорд Пальмерстон читал лондонские газеты, угрюмо кивая в знак согласия с напыщенными гневными разглагольствованиями.

— Поддерживаю каждое слово, джентльмены, буквально каждое, — он помахал над столом пачкой газет. — Страна за нас, публика просто вне себя. Мы должны действовать быстро, иначе этим мятежным колонистам вздумается, будто их наглость останется незамеченной. Итак, все ли из вас получили возможность ознакомиться с документами с «Трента»?

— Я изучил их весьма внимательно, — сообщил Уильям Гладстон. — Помимо, разумеется, писем, адресованных лично королеве и французскому императору.

— Они будут отосланы адресатам, — кивнул

Пальмерстон.

— Что же до предписаний верфям и прочих документов, они вполне подтверждают полную легитимность обоих послов. Не знаю, как отреагирует Франция, но лично я поражен действиями янки, отважившихся пойти на перехват посреди моря.

— Вполне разделяю ваши чувства, — поддержал

Пальмерстон.

— Итак, что вы порекомендуете, милорд? — осведомился Рассел.

— По тщательном размышлении и учитывая общественное мнение, я полагаю, что следует прибегнуть к самым решительным мерам. Передо мной лежит набросок ноты, — Пальмерстон постучал по листку, лежащему на столе. — Поначалу я считал, что было бы довольно отправить протест по обычным дипломатическим каналам, потому-то и созвал вас вместе.

Однако с той поры я проникся убеждением, что всеобщее волеизъявление нельзя оставить без внимания. Мы должны от лица всей страны высказать янки справедливое негодование. Я подготовил эпистолу американскому правительству, прибегнув к самым сильным выражениям. Я отдал распоряжение, чтобы в Саутгемптоне стоял под парами почтовый пароход, дожидаясь прибытия этого послания. Королева увидит его сегодня же и несомненно согласится с каждым словом. Как только ее одобрение будет получено — депеша тотчас же отправится в путь.

— Сэр!

— Да, мистер Гладстон? — улыбнулся Пальмерстон. На канцлера казначейства Уильяма Гладстона всегда можно было опереться в годину испытаний.

— Я с радостью извещаю вас, что нынче вечером мы с женой обедаем в обществе королевы и принца Альберта. Пожалуй, я мог бы подать депешу ей на рассмотрение, сделав особый акцент на единодушии правительства в данном вопросе.

— Великолепно! — Пальмерстон испытал немалое облегчение и готов был чуть ли не хлопнуть Гладстона по спине, радуясь, что удалось избежать встречи с королевой. — Мы все в долгу перед вами за то, что вы берете эту обязанность на себя. Меморандум в полном вашем распоряжении.

Хотя собрание Кабинета министров Гладстон покинул в наилучшем настроении, горя желанием помочь своей партии и послужить родной стране, он порядком подрастерял свой энтузиазм, ознакомившись с документом, который так охотно вызвался представлять. Позже вечером, когда колеса кареты уже затарахтели по булыжной мостовой перед въездом в Букингемский дворец, жена с беспокойством заметила, как сурово сжаты его губы.

— что-нибудь стряслось, Уильям? Я не видела тебя таким мрачным с тех пор, когда мы были в этом ужасном Неапольском королевстве.

— Должен просить у тебя прощения. Я крайне сожалею, что не смог оставить свои беды в стороне. — Он ласково пожал руку жены, затянутую в перчатку. — Как и в Неаполе, меня весьма тревожат дела государственной важности. Но давай не позволим им портить нынешний вечер. Я ведь знаю, с каким нетерпением ты ждала этого обеда в обществе Ее Величества.

— Ты прав, — голос ее чуточку надломился. Поколебавшись, она спросила: — Искренне надеюсь, что королева вполне здорова? Поговаривают — конечно, я не верю — о ее... ну, состоянии рассудка. В конце концов, она ведь внучка Георга Безумного¹.

— Дорогая, тебе не должно быть никакого дела до праздных сплетен, распространяемых отбросами общества. Она ведь, в конце концов, королева.

Их проводили в гостиную, где Гладстон поклонился, а его жена сделала реверанс королеве Виктории.

— Альберт подойдет через минутку, мистер Гладстон. Сейчас он отдыхает. Боюсь, мой дорогой муж сильно перетрудился.

— Прискорбно слышать, мэм. Но я не сомневаюсь, что ему обеспечен наилучший уход.

— Конечно! Сэр Джеймс Кларк осматривает его ежедневно. Сегодня он прописал эфир и капли Гофмана. Но угощайтесь же, на буфете есть шерри, если желаете.

— Спасибо, мэм. — Гладстону, сидевшему как на иголках, и в самом деле хотелось выпить. Непроизвольно похлопав себя по груди, где во внутреннем кармане покоился принесенный документ, он как раз наливал себе шерри, когда вошел принц Альберт.

— Мистер Гладстон, добрейшего вам вечера.

— И вам, сэр. Здоровья и счастья.

Принц- обожаемый супруг, отец большого семейства — счастьем обделен не был, а вот здоровья ему явно не помешало бы, ибо выглядел он, бесспорно, больным. Годы не пожалели его. Элегантный, грациозный юноша стал рыхлым, лысеющим, до срока постаревшим мужчиной с бледной, землистой кожей и темными кругами у глаз. Опускаясь в кресло, он вынужден был вцепиться дрожащими руками в подлокотники. Королева с тревогой поглядела на него, но принц лишь отмахнулся:

— Обычный бронхит, как пришел, так и уйдет. После доброго обеда мне станет куда лучше. Пожалуйста, не беспокойся.

Утешившись, королева обратилась к прочим делам.

— Мистер Гладстон, мой секретарь уведомил меня, что вы хотите обратиться к нам по вопросам государственной важности.

— Это касательно ноты, которую премьер-министр намерен послать американцам, мэм, по поводу «Трента». С вашего одобрения, разумеется. Впрочем, она может обождать, пока мы не отобедаем.

— Вероятно. Тем не менее мы взглянем на нее сейчас. Это дело весьма тревожит меня, даже не тревожит, а, следует признаться, шокирует. Мы весьма серьезно озабочены тем фактом, что британский корабль был не просто остановлен в море, но и подвергся захвату.

Как только Гладстон достал письмо, королева указала на принца-консорта.

— Пусть Альберт прочтет. Мне и в голову не придет написать письмо, не посоветовавшись с ним. Он оказывает мне величайшую помощь и в этом, и во многих прочих делах.

Будучи прекрасно осведомленным, как и все вокруг, что королева даже не оденется, не посоветовавшись с супругом, лорд Рассел поклонился в знак согласия и передал конверт принцу Альберту.

Развернув листок, принц поднес его к свету, а затем вслух зачитал:

«Касательно вопроса о насильственном изъятии четырех пассажиров с британского судна в открытом море. Правительство Ее Величества даже мысли не допускает, что правительство Соединенных Штатов не проявит рвения по собственной воле всяческим образом загладить столь вопиющий проступок. Министры Ее Величества ожидают следующего. Первое. Освобождения всех четырех джентльменов, захваченных силой, и передачи их лорду Лайонсу, британскому послу в Вашингтоне. Второе. Извинения за оскорбление, нанесенное британскому флагу. Третье...» — Он утробно кашлянул. — Прошу прощения. Весьма крепкие выражения и, боюсь, далее последуют подобные же. Крайне сильные выражения.

— Как и должно быть, — отозвалась королева с нескрываемым негодованием. — Я не в восторге от американцев — и презираю этого мистера Сьюарда, отпустившего такое множество лживых замечаний в адрес нашей страны. И все же, если ты считаешь, что необходимо внести поправки, Любимый...

Когда принц Альберт услышал ласковое немецкое слово, его изможденное лицо озарилось мимолетной улыбкой. Он искренне верил, что его жена — Превосходнейшая, несравненная женщина, мать и королева. Разве что склонная к резким переменам настроений — то кричит на него, то ластится. Но всегда остро нуждается в его советах. Лишь его скверное здоровье мешает ему стать великой подмогой в ее неустанных трудах, лежащих на плечах правящей монархини. А теперь еще и это. Пальмерстон изложил требования в самой воинственной и угрожающей манере. Эта манера, равно как и само послание, оскорбит любого главу государства.

— Да не то чтобы поправки, — сказал он, — ибо премьер-министр высказывает совершенно справедливые требования. Совершено международное преступление, в том нет ни малейших сомнений. Но, может статься, вина за сей инцидент целиком лежит на капитане американского судна. Прежде чем сыпать угрозами, мы должны в точности выяснить, что же именно там случилось и почему. Ни в коем случае нельзя позволять этому делу идти самотеком. Посему, полагаю, необходимо внести кое-какие изменения. Не столько в содержание, сколько в тон. Суверенной державе нельзя приказывать, как своенравному ребенку. — Он не без труда встал на трясущиеся ноги. — Пожалуй, мне не помешало бы сейчас немного поупражняться в письме. В настоящее время я не голоден. Если позволите, поем попозже.

— Тебе нехорошо? — спросила королева, приподнявшись из кресла.

— Легкое недомогание, пустяки. Пожалуйста, не стоит прерывать обед из-за меня.

Попытавшись улыбнуться, принц Альберт двинулся вперед, но вдруг будто споткнулся. Колени у него подломились, и принц-консорт рухнул, крепко ударившись головой о пол.

— Альберт! — вскрикнула королева. Тотчас же бросившись к принцу, Гладстон перевернул его и потрогал бледную кожу.

— Он без сознания, мэм, но дышит довольно ровно. Может, врача...

Королева не нуждалась в подсказках, чтобы призвать людей на помощь своему дорогому Альберту. Тотчас же появилось огромное множество слуг, бросились разыскивать одеяло, укрыли ему ноги, под голову подложили подушку, нашли носилки, послали гонца за сэром Джеймсом. Королева ломала руки, лишившись дара речи. Поглядев на бесчувственного Альберта, Гладстон впервые заметил, что принц по-прежнему держит послание в конвульсивно стиснутом кулаке.

— Если позволите, мэм, — шепнул канцлер, преклонив колени и бережно освободив бумагу. Он колебался, понимая, что сейчас не время и не место, но все-таки чувствуя, что обязан упомянуть об этом. — Может, отложим ноту до завтра?

— Нет! Заберите ее. Посмотрите, что она натворила! Это ужасная бумага так подействовала на дорогого Альберта. Она взволновала его, вы же видели. При его хрупком здоровье подобное было уж чересчур. Снова эти американцы, это они во всем виноваты. Бедняжка, он так встревожился... Заберите ее с глаз моих долой! Делайте с ней что хотите. Доктор, наконец-то!

О трапезе никто больше и не вспомнил. Королева ушла вместе с принцем. Когда дверь за ней закрылась,. Гладстон распорядился, чтобы им принесли пальто и вызвали карету.

Вечер выдался недобрый.

Послание уйдет, как написано.

Жребий брошен.

Примечания

1. То есть короля Георга III, в 1811 году признанного душевнобольным.