Глава 1

Далеко, очевидно, над океаном, закрытым от глаз цепью гор, собирались тяжелые свинцовые тучи. Здесь, на Моналои, такое было явлением редким, но уж если случалось, то всерьез: не просто дождь и ветер, а настоящий ливень с ураганом, не просто гроза, а настоящее светопреставление. За триста солнечных дней из трехсот двадцати, составлявших полный год, на этой теплой и ласковой планете приходилось расплачиваться чудовищной силы электрическими бурями и целыми водопадами, низвергавшимися с небес.

Сотник Фуруху на своей деревянной вышке внимательно вглядывался в темнеющий на глазах горизонт и прикидывал: сколько же остается работать фруктовикам? Получалось, не больше часа. А раз такое дело, пусть поторопятся перед вынужденно долгим отдыхом.

— Эй! — крикнул Фуруху в нагрудный крикунец своим десятникам. — Потыкайте их палками, пусть бегают как только могут быстрее. И если даже кто-нибудь упадет раньше, чем начнется дождь — не беда. Главное — результат. Слышите? — добавил он. — И еще. Всем, кто соберет по шесть полных корзин до финального свистка, я обещаю вторую порцию вкусной похлебки.

Задача была поставлена непростая, но все же реальная. Претендентов на вторую порцию могло оказаться много. Однако Фуруху имел право раздавать подобные обещания, ведь он был не просто сотником — он был одним из доверенных сотников у начальника местной тысячи султана Азбая.

Руководителей, подобных Азбаю, тысячниками не величали, потому что они возглавляли уже не конкретное число людей и фруктовиков, но являлись фактически полновластными хозяевами на определенных, строго очерченных территориях, называемых султанатами. И выше султанов стоял только эмир-шах всей планеты Моналои.

А сотник Фуруху был еще очень молод, но быстро продвигался по служебной лестнице и рассчитывал, довольно скоро стать персональным охранником султана. Ведь он такой старательный, такой безжалостный, такой жестокий. Ему нравилось бить фруктовиков по спине или тыкать их в бок «кусачей палкой», когда он был еще простым десятником и вместе со всеми стоял по колено в воде под палящими лучами солнца меж рядов колючего кустарника айдын-чумра, усыпанного темными гроздями спелых плодов. Он очень старался на той работе.

И вот теперь ему гораздо больше нравилось сидеть в специальном кресле на крепкой вышке из длинных стволов сарателлы под навесом, дарящим мягкую прохладу, и наблюдать, как нерадивых фруктовиков погоняют его подчиненные — десять доблестных мускулистых парней, не жалеющих ради высокого урожая ни сил своих, ни злости, ни поганых спин этих жалких тварей.

Фруктовики были странным образом похожи на людей, но они не умели говорить по-моналойски, а еще на голове и даже в отдельных местах на теле у них росла шерсть, словно у каких-нибудь макадрилов. Любой нормальный человек испытывал естественное отвращение при взгляде на такое существо. Моналойцам запрещалось вступать в любые неформальные контакты с фруктовиками.

Вообще-то, сам Фуруху плохо понимал, для чего это правило существует. Какие вообще могут быть контакты с выродками? Да, он отдает им приказы на их дурацком языке. Но не придет же ему в самом деле в голову беседовать с фруктовиком о погоде или о еде! О подобном даже подумать мерзко. Но, к сожалению, находились люди среди десятников, которые нарушали правила. Он сам несколько раз видел тех, кто вступал в разговор с «шерстяными». Нет, не среди своих подчиненных, слава эмир-шаху! Ведь таких десятников увольняли со службы сразу. А недосмотревшего сотника переводили на освободившееся место, то есть понижали в звании. Фуруху не знал точно дальнейшей судьбы самих провинившихся, но догадывался об их весьма печальной участи.

А еще ходили слухи, будто некоторые монолойцы спутывались с самками фруктовиков. От одной мысли об этом Фуруху передергивало, будто он голой ногой вляпался в экскременты. Но его приятели, как правило, весело хохотали, пересказывая друг другу обрастающие подробностями байки. И однажды сотник Гугузу, видя уж слишком правильную реакцию Фуруху, похлопал его по плечу и шепнул, улыбнувшись:

— Молодой ты еще! Шерстяные — конечно, мразь. Но ты приглядись повнимательнее к их самкам. Приглядись.

И Фуруху однажды пригляделся. Прежде-то он и не особо различал их — что там разглядишь под драными тряпками и грязной шерстью? Но кое-что рассмотреть оказалось можно. И Фуруху прямо испугался: ну, все как у людей! Почти. И сквозь привычное омерзение ощутил вдруг в себе тайное, глубоко запрятанное, но очень сильное плотское желание. Вот что его напугало. Он даже чуть было не побежал в тот же день признаваться начальству в своих непристойных мыслях, как это и полагалось по Уставу. Но пока день рабочий кончился, успел сообразить: не стоит. Лучше он будет бороться сам с собственными недостойными чувствами. А то ведь накажут еще, и тогда его путь наверх сильно осложнится.

Ведь до сих пор Фуруху ни разу ничего не нарушал и верил, что обязательно станет персональным охранником. Возможно, даже очень скоро. Он нутром чуял, что новая должность понравится ему еще больше. Хотя и не представлял себе совершенно, как они живут, эти избранные люди. Ведь большая часть их жизни протекала вместе с султанами за высокими глухими заборами, куда даже доверенных сотников никогда не пускали.

«Ох, должно быть, хорошо у них там! — мечтал Фуруху, силясь представить себе роскошные сады и удивительные стеклянные дома, о которых иногда любили потрепаться его старшие приятели. О чем они только не трепались бывало!

Например, о том, что за горами, за океаном есть другой материк, что оттуда взлетают то и дело небесные корабли, что летающие звезды, которые иногда можно видеть ночью среди звезд неподвижных — это и есть те самые корабли. Что фруктовиков привозят на плантации не по морю, а по воздуху и что даже айдын-чумру отправляют на огромных кораблях прямо на небо, потому что там, очень далеко вокруг других звезд существуют другие планеты, на которых тоже живут люди. Не очень-то верилось Фуруху во все это, особенно про айдын-чумру или суперфрукты, как их еще называли иногда. Он сам хорошо знал, куда деваются спелые плоды.

Каждый день со всех плантаций урожай отвозили на Комбинат. А Комбинат их поглощал, чтобы потом выделять жизненную энергию и питать ею всю планету Моналои. Кто ж этого не знает? Но слушать всякие небылицы все равно было интересно.

Ну, а действительно, что еще делать? Можно, конечно, пить чорум — доброе фруктовое вино. Можно слушать музыкантов, играющих на гынде. Можно танцевать с женщинами. Все это был хороший отдых. Но и поболтать с приятелями Фуруху очень любил. Правда тех, кто болтал слишком много, иногда забирали. Приходили персональные охранники султана и скручивали запястья сырыми корнями айдын-чумры.

Корни эти любой предмет обхватывают очень плотно, а когда высыхают, их уже только пилить можно, и то не всякая пила возьмет. Фуруху на себе такого не испытал, но видел много раз, ох, много...

«И что это я вдруг с веселых мыслей на печальные переключился?» — задал он вопрос сам себе. И тут же понял. Оказывается, он уже минут десять пристально наблюдает за красивой самкой фруктовика. Она действительно казалась ему красивой, и это было ужасно. Подобные наблюдения сравнительно давно вошли у него в привычку, но правильная половина мозга Фуруху противилась постыдному занятию и автоматически заставляла молодого доверенного сотника отвлечься, вспомнив что-нибудь неприятное.

«Ой, смотри, и тебе когда-нибудь руки скрутят, если будешь волю давать низким страстишкам! Соберись, Фуруху, ты же умеешь быть жестоким и умным. Ты умеешь молчать, когда безумно хочется рассказать кому-нибудь дурацкую байку. Ты умеешь молчать, даже после целой фляги чорума. Вот и сейчас возьми себя в руки. Оторви взгляд от этой уродины!»

Выполнить такой приказ оказалось предельно просто. Взгляд оторвался сам собою, потому что с другой стороны, совсем близко от вышки, послышался громкий, ну прямо истошный крик. Перестав работать и подняв руки к небу, среди кустов вопил бесноватый фруктовик.

«Ох, не к добру это!» — подумал Фуруху. Бесноватые попадаются нечасто. Их, как правило, сразу уничтожают, но они успевают накликать беду. В прошлый раз, например, когда орал такой же кретин, гроза началась чуть не на полчаса раньше, чем ее ждали. Фруктовики не успели убрать очень много корзин и несметное количество плодов бесценной айдын-чумры погибло под крупным градом. Но страшнее всего было, когда бесноватые начинали кричать на моналойском языке. Они его безобразно коверкали, но все-таки у них получались иногда не только отдельные слова, но и целые осмысленные предложения. От этого мороз пробирал по коже. Ведь в Уставе планеты Моналои ясно сказано: «Моналоец не должен говорить на фруктовиком языке, а фруктовик не может говорить на моналойском». «Не может» означает только одно: не может. А этот орал громче нагрудного крикунца, и из глотки его вырывались вполне понятные фразы:

— Спасувайтесь! Опась! Гроза — не крупная зла! Горы — страха более!..

Собственно, как и всякий бесноватый фруктовик, этот тоже прекрасно понимал (если они вообще способны что-то понимать): люди не поверят ему. Крики бесноватых были всегда криками отчаяния. Они как будто делали вид, что предупреждают о беде, а в действительности просто объявляли ее, когда уже ничего нельзя было исправить. Поздно «спасуваться». Однако свихнувшийся фруктовик помимо обычных предупреждений об опасности успел прокричать раза четыре подряд нечто совсем необычное. Он упорно называл два незнакомых Фуруху имени. Он просил найти одного человека и обязательно передать ему, что во всем виноват некий другой человек. Фуруху очень хорошо запомнил оба странных по звучанию имени, но почему-то даже в мыслях боялся повторить их. Словно это были какие-то зловещие колдовские заклинания. Молодой сотник раньше и представить себе не мог, что просто слова, просто звуки бывают настолько страшными.

Потом один из самых крепких десятников — высокий Жуму, ударив бесноватого палкой, заставил его замолчать, тут же двое других помогли ему и довольно быстро забили фруктовика насмерть. Фуруху видел, как окрававленное безжизненное тело оттащили подальше от вышки и бросили в мутную воду между рядами кустов.

Вроде эпизод как эпизод. Ничего особенного. И все же что-то в случившемся очень не понравилась Фуруху, что-то не давало покою. Гадостное предчувствие закралось в душу. И он полез в карман за маленьким переговорником. Доверенным сотникам, кроме крикунцов выдавали еще и переговорники для прямой связи с султанами в исключительных случаях. Фуруху счел данный случай вполне исключительным.

Но султана Азбая на месте не оказалось. Говорить пришлось с его персональным охранником. Удивительно тупой тип! К опасениям Фуруху всерьез отнестись не захотел. Сказал: «Что там может быть страшного в горах?» Спасибо хоть разрешил закончить работу на пятнадцать минут раньше ожидаемого начала грозы. Но напоследок не приминул обозвать самого Фуруху бесноватым и гнусно хихикнуть.

Доверенный сотник, сильно расстроенный разговором с начальством, минут пять приходил в себя. Мрачно озирал плантацию, свинцовые тучи со стороны моря и горы за спиной, не предвещавшие вроде бы ничего ужасного. Потом рявкнул в нагрудный крикунец:

— Именем султана Азбая! Десятиминутная готовность к завершению работ всвязи с грозою! Передать по цепочке!

Другие сотники мигом откликнулись. Команда загрохотала над рядами кустов, над серо-голубыми полосками воды меж них, над коричневыми спинами фруктовиков. Сборщики суперфруктов забегали еще быстрее, хотя казалось, что быстрее уже невозможно. Эффектное зрелище.

Страх перед неведомой опасностью отступал. Фуруху почувствовал необычайный подъем. Радостное предвкушение долгого отдыха после работы, а потом, потом... Что-то совсем необычное померещилось ему в самом ближайшем будущем.

Но додумать он не успел.

Бесноватый-то прав оказался. Как всегда. Громыхнуло не со стороны моря и свинцовых туч. Громыхнуло со стороны гор. Да как громыхнуло! Спаси нас эмир-шах! Фуруху невольно оглянулся.

Вот такого еще никто на Моналои не видел.

Самая высокая из окрестных гор выплюнула вдруг прямо в небо целый фонтан огня. А потом это ужасное пламя потекло по склонам, сжигая все на своем пути, и стало ясно что не пройдет и нескольких минут, как потоки смертоносной жижи достигнут плантации.

Паника началась несусветная. Вместо организованной эвакуации фруктовиков — сплошное бегство во все стороны. А уж о спасении урожая, похоже, вообще не думал никто. Особо послушные, пытавшиеся покидать плантацию вместе с корзинами, просто отставали от общей массы бегущих, мешали всем и в итоге оказывались затоптанными своими же собратьями. Или их забивали кусачими палками разъяренные десятники.

«Идиоты! — думал Фуруху. — На что они тратят время? Лучше бы сами ноги уносили!»

Да и фруктовикам не мешало бы помочь спастись. Все-таки при таких потерях в живой силе ценность жизни любого работника резко возрастает: не будет сборщиков — не будет и урожая. Надо же и об этом подумать. И Фуруху некоторое время еще пытался отдавать десятникам приказы, отчаянно вопя в свой крикунец. Но куда там! Разве возможно было хоть что-то услышать? А тем более, услышав, воспринять? Уже через каких-нибудь полминуты нереально было разобрать, где его собственные подчиненные, а где совсем левые бойцы, забежавшие с сопредельных территорий. А после стало трудно даже углядеть своих среди сотен «шерстяных». Ведь в этой обезумевшей толпе внизу люди и фруктовики перемешались, спины их теперь через одного были исполосованы колючками кустарника, палками и когтями, одежда перепачкана в грязи и разодрана, лица и морды перекошены от ужаса.

Фуруху затравленно озирался по сторонам и ждал приказов. С вышки он слезать боялся, но и оставаться на ней было бессмысленно и даже страшновато. Ведь жидкое пламя со склонов гор неотвратимо приближалась. Фуруху не знал, что это такое, но догадывался, что опоры вышки, хоть и сделаны из самой прочной сарателлы, а сгорят все равно за одну секунду, охваченные этим кошмаром. А значит... смерть? Ему не хотелось умирать. И он сказал себе, что будет ждать приказа еще минуту, а затем просто ринется вниз и побежит вместе с толпой по плантациям, наискосок, к ближайшим баракам и стоянкам терренгбилей.

Про терренгбили Фуруху вовремя вспомнил. Ведь он как сотник имел право пользоваться ими даже в обычное время, а уж в такой экстренной ситуации...

Ну, вот, слава эмир-шаху! О нем не забыли. Начальство прислало терренгбили на гусеничном ходу — целая колонна двигалась со стороны поселка. Ему не придется бежать по грязи вместе с этой ужасной толпой. Терренгбили, которые иногда в разговоре называли просто билями, перемещались лихо, ведь они были специально предназначены для движения по любому бездорожью. Вот только какой же жуткий урон наносят они плантации!

Фуруху сам удивился, о чем он думает в подобную минуту, ведь жидкий огонь был уже совсем близко. Вот бы если начальство умело читать его мысли! Именно сейчас. Наверно, сразу произвели бы в персональные охранники. Впрочем, далеко не все свои мысли Фуруху готов был доверить начальству. Так что пусть лучше не умеют читать их.

А в терренгбили уже грузились десятники, и очумевшие фруктовики пытались залезать туда же, цеплялись за любые выступы и ручки, и некоторым удавалось уезжать вместе с машинами. Однако десятники злобно отпихивали их руками и палками, скидывали под колеса и давили лязгающими гусеницами. И кровь фруктовиков смешивалась с грязью, водой и ярко-алым соком айдын-чумры. Это было не то чтобы красиво, но очень эффектно. Фуруху даже засмотрелся, даже забыл, что и ему уже пора поторопиться. Ведь жидкое пламя подползло настолько близко, что стала ощутимой исходившая от него жара.

И тут наконец ожил его переговорник, лежавший в кармане форменных штанов.

— Сотник Фуруху, погляди налево. Мы приехали за тобой. Ты удостоен быть спасенным на особом транспорте, предназначенном только для доверенных сотников и прочих избранных категорий населения.

Персональный охранник султана Азбая выражался необычайно длинно, но Фуруху и не собирался дослушивать его до конца, он уже торопливо спускался вниз, держась за перекладины своей ставшей совсем неуютной вышки. Спускался быстро, потому что слева, куда его попросили посмотреть, стоял подъехавший со всей мыслимой стремительностью снаббус — большой, красивый, на воздушном ходу.

Такой экипаж Фуруху видел лишь однажды в своей жизни. Давно. Он был тогда еще совсем мальчишкой, и друзья рассказывали ему, что на снаббусах ездят только султаны, да и то не все, а только самые-самые приближенные к эмир-шаху. Видно, многое изменилось с тех пор на планете, или многое изменилось в жизни самого Фуруху. И вот именно теперь, в этот страшный и прекрасный день.

Он уже слышал, как раскаленная жижа, стекавшая с гор, шипит в воде. Он уже задыхался от страшного чада, ведь горело все: трава, деревья, люди, песок. Казалось, даже вода горит. И в горах снова громыхнуло, как будто даже еще сильнее, чем в прежний раз, и за каких-нибудь несколько секунд до посадки в снаббус Фуруху увидал то, чего, наверное, ему не полагалось видеть.

В раскаленной, светящейся и дымящейся жиже, сползавшей с вершины горы, что-то... Да нет не что-то, а КТО-ТО шевелился. Золотисто-оранжевые существа, похожие на людей, махали руками (клешнями? лапами?), разевали рты (пасти? клювы?) в бессильной попытке что-то сказать, сообщить, выкрикнуть. И в тот же миг их поразил яркий голубой луч, ударивший сверху. Фуруху успел проследить за направлением луча и заметил над горами странного вида парящий в воздухе биль. Он был похож на слегка вытянутый шарик айдын-чумры только со странным сверкающим диском сверху.

Золотисто-оранжевые монстры, барахтающиеся в раскаленной жиже, остались явно недовольны проявлением такого внимания к себе. Они все как будто съежились, напряглись, и словно удержав голубой луч в своих невероятных лапищах, перекрасили его в желто зеленый цвет с тем чтобы отпустить потом, как натянутую резинку, и выстрелить обратно, по летающему билю. Выстрел удался. Летающее устройство в одну секунду было охвачено таким же в точности пламенем, какое по-прежнему без устали вытекало из горы. А потом биль почернел и начал стремительно падать, по пути разваливаясь на кусочки.

Дальнейшего Фуруху не видел, потому что сильные руки одного из персональных охранников султана Азбая решительно втянули его в снаббус, где царил полумрак, прохлада и дурманяще-приятные незнакомые ароматы. Перед глазами сотника запрыгали разноцветные огоньки, запахи сделались еще сильнее, еще приятнее, ноги его подкосились, и...