Глава 9

Звезды побледнели на восточном краю неба. Юноша и девушка осторожно пробирались густым лесом. Оглядываясь, Шеф видел на фоне неба силуэты верхних веток, они легко шевелились на предутреннем ветерке. Но на уровне поверхности ветра не чувствовалось. Когда беглецы пересекали небольшие поляны, вызванные падением дуба или ясеня, ноги их мокли от росы. Будет жаркий день, подумал Шеф, один из последних настоящих летних дней — дней этого полного событиями лета.

Поскорее бы стало тепло. Оба замерзли. Шеф был только в сапогах и шерстяных брюках, которые успел схватить, когда началось нападение англичан. Годива — в ночной сорочке. Свое длинное платье она сняла перед тем, как войти в воду у горящих кораблей. Она плавала как рыба, как выдра, и они поплыли как выдры, плыли под водой, сколько могли, стараясь двигаться бесшумно, не плескаться, не дышать шумно. Сотня медленных гребков, они плыли вверх по течению, внимательно поглядывая на берега. Наполнили легкие, пока Шеф разглядывал ограду, на которой, конечно, должны быть караульные. Потом глубокий нырок и долгое плавание под водой, потом снова глоток воздуха и погружение. И так четверть мили, пока Шеф не решил, что безопасно выбраться на берег.

Во время бегства он не чувствовал холода, только закололи обожженные места на руках и теле, когда он впервые погрузился в воду. Но теперь он начал неудержимо дрожать, волны дрожи пробегали по телу. Шеф понимал, что близок к полной потере сил. Скоро придется лечь, расслабить мышцы. И обдумать события последних двадцати четырех часов. Он убил человека — нет, двух человек. Видел короля — такое событие могло произойти с ним раз или два в жизни. Но на этот раз сам король видел его и даже говорил с ним! И он стоял лицом к лицу с Айваром Бескостным, витязем севера. Шеф знал, что убил бы его, если бы не Годива. Он мог бы стать героем всей Англии, всего христианства.

Но она остановила его. А потом он предал своего короля, задержал его, своими руками отдал его в руки язычников. Если кто-нибудь узнает об этом... Но он тут же забыл об этой мысли. Они сбежали. Он расспросит Годиву о ее отношениях с Айваром потом.

Стало светлее, и Шеф заметил тропу. Она заросла травой, ею давно не пользовались. Это хорошо. Последний раз по ней прошли беглецы после высадки викингов. Но в конце тропы должно быть что-то — хижина, навес. Любая находка теперь на вес серебра.

Деревья поредели, и Шеф увидел перед собой не хижину, а убежище, навес из ветвей. Здесь крестьяне хранили свои инструменты, когда рубили в лесу стволы для изгородей и заборов, для ручек, для центральных столбов своих неуклюжих мазанок.

Никого не было. Шеф подвел Годиву к навесу. Повернул ее и посмотрел в глаза.

— У нас сегодня ничего нет, — сказал он. — Но я надеюсь, что когда-нибудь у нас будет настоящий дом, наш собственный дом, и мы сможем спокойно жить в нем. Вот почему я забрал тебя у викингов. Но идти днем опасно. Давай отдохнем и дождемся вечера.

Под крышей из кровельной дранки был сооружен желоб. Он вел к большому глиняному кувшину, полному чистой дождевой водой. Еще одно доказательство, что тут уже несколько недель никого не было. Ветви внутри покрыты старым рваным одеялом. Двое с трудом укутались, легли и мгновенно уснули.

* * *

Шеф проснулся, когда солнце начало пробиваться сквозь ветви. Он встал, стараясь не потревожить все еще спящую девушку, и выбрался из убежища. Под кустами нашел кремень и огниво. Можно ли развести костер? Лучше нет. Вода и тепло у них есть, но нет никакой еды. То, что они здесь нашли, нужно будет прихватить с собой. Шеф начал думать о будущем. У него ничего нет, кроме брюк, так что любое новое приобретение для него драгоценно.

Он не думал, что их потревожат. Не сегодня. Они все еще в пределах досягаемости патрулей викингов, которые он видел на пути в лагерь, но теперь у викингов есть о чем подумать. Все будут в лагере, подсчитывать потери, решать, что делать дальше — вероятно, бороться друг с другом за власть над Армией. Выжил ли Сигурт Змееглазый? Даже если выжил, ему трудно будет удержать в повиновении потрясенную Армию.

А что касается англичан, то Шеф был уверен: когда они с Годивой уходили рекой, вокруг были и другие люди. Беглецы из армии Эдмунда, те, что решили уйти до окончательного поражения. Все они как можно быстрей возвращались к своим домам. Шеф сомневался, чтобы в радиусе пяти миль от лагеря викингов сейчас остался хотя бы один англичанин. Они поняли, что нападение их господина окончилось неудачей и что сам их король погиб.

Шеф надеялся на это, вспомнив, как пират-проводник рассказывал ему о способах обращения Айвара с плененными королями.

Он лежал на одеяле, грелся на солнце, чувствовал, как расслабляется тело. Дергалась мышца на бедре. Он попытался остановить ее, осмотрел волдыри у себя на ладонях.

— Может, мне лучше их проткнуть? — Годива склонилась к нему, держа длинный шип. Шеф кивнул.

Она занялась его левой рукой. Чувствуя, как покатились медленные капли жидкости, Шеф правой взял ее за теплое плечо.

— Скажи мне, почему ты встала между мной и Айваром? Что у тебя было с ним?

Она опустила взгляд и, казалось, не знает, как ответить.

— Ты знаешь, меня отдали ему? Отдал... Сигварт.

— Мой отец. Да. Знаю. А потом что было?

Она продолжала смотреть вниз, рассматривала внимательно волдыри.

— Меня отдали ему на пиру, и все на меня смотрели. Я... я была только в этой сорочке. Знаешь, некоторые из них ужасные вещи делают со своими женщинами. Как Убби. Говорят, он берет их прямо перед своими людьми, и если ему не понравится, передает их своим людям, и те все пользуются. Ты знаешь, я была девственница... я все еще девственница. И я очень испугалась.

— Ты все еще девственница?

Она кивнула.

— Айвар тогда мне ничего не сказал, но велел привести меня к себе в ту же ночь и разговаривал со мной. Он мне сказал... сказал, что он не похож на других мужчин. Он не евнух, знаешь. У него есть дети. Так он говорит. Но он мне сказал, что другие мужчины испытывают желание при виде плоти, а ему... ему нужно что-то другое.

— А ты знаешь, что это другое? — резко спросил Шеф, вспомнив неясные намеки Хунда.

Годива покачала головой.

— Не знаю. Я не поняла. Но он сказал, что если бы другие узнали об этом, над ним стали бы смеяться. В юности его прозвали Бескостным, потому что он не мог поступать, как другие. Но он сказал, что убил многих за то, что над ним смеялись, и понял, что это доставляет ему удовольствие. Теперь те, кто смеялся над ним, все мертвы, и только самые близкие подозревают, в чем дело. Если бы все знали, Сигварт не посмел бы подарить меня открыто и публично, как он сделал. А теперь, сказал он, его зовут Бескостным, потому что боятся его. Говорят, что по ночам он превращается — не в волка или медведя, как другие оборотни, а в дракона, огромного длинного змея, который всю ночь ползает в поисках добычи. Так думают о нем сейчас.

— А ты что думаешь? — спросил Шеф. — Помнишь, что они сделали с твоим отцом? Он твой отец, не мой. Но даже мне стало жаль его. И хотя не Айвар это сделал, приказ отдал он. Вот как он поступает. Он мог пощадить тебя, спасти от насилия. Но кто знает, что он для тебя приготовил? Ты говоришь, у него есть дети. А матерей их кто-нибудь видел?

Годива перевернула ладонь Шефа и начала протыкать волдыри.

— Не знаю. Он жесток с людьми, но это потому, что сам их боится. Боится, что они больше мужчины, чем он. Но как они проявляют ее, свою мужественность? Насилуя слабых, находя удовольствие в боли других. Может, Айвар послан Богом — как наказание людям за их грехи.

— Ты хотела бы, чтобы я оставил тебя у него? — В голосе Шефа прозвучали жесткие нотки.

Годива медленно склонилась к нему, отложила шип. Он почувствовал, как ее щека прижимается к его обнаженной груди, руки ее скользят по его бокам. Он прижал ее к себе, и сорочка соскользнула с ее плеч. Шеф увидел перед собой обнаженные груди, по-девичьи розовые соски. Единственная женщина, которую он до сих пор так видел, была неряха Труда, тяжелая, неуклюжая, с жесткой кожей. Его загрубевшие руки гладили невероятно нежную кожу Годивы. Если он когда-нибудь и думал о таком — а он думал, часто думал, лежа в одиночестве в рыбачьей хижине или у погасшего горна, — то всегда это происходило в будущем, когда они отыщут для себя место, когда он заслужит ее, добудет дом, в котором она сможет жить в безопасности. А теперь, в лесу, на поляне, на солнечном свете, без благословения священника, без согласия родителей...

— Ты лучше мужчина, чем Айвар или Сигварт, лучше всех, кого я знаю, — всхлипнула Годива, по-прежнему прижимаясь лицом к его плечу. — Я знала, что ты придешь за мной. Боялась только, что тебя убьют за это.

Он стащил с нее сорочку, она раздвинула ноги, перевернулась на спину.

— Мы могли бы оба быть мертвы. Хорошо быть живой, с тобой...

— У нас нет общей крови, у нас разные отцы, разные матери...

И в лучах солнца он погрузился в нее. Из кустов за ними следили; дыхание замерло от зависти.

* * *

Час спустя Шеф лежал на солнце, там, где его лучи пробивались сквозь ветви дуба. Он испытывал вялость, полную расслабленность. Но не спал. А может, спал, но часть сознания не спала, он чувствовал, как ускользнула Годива. Он думал о будущем, о том, куда они пойдут: в болота, решил он, вспомнив ночь, проведенную с королевским таном Эдричем. Он по-прежнему ощущал солнце на коже, мягкий дерн под своим телом, но все это казалось очень далеким. Так было и раньше — в лагере викингов. Сознание его поднимается над лесной поляной, уходит от тела...

* * *

Слышится голос — грубый, серьезный, властный.

— У сильных людей отобрал ты девушку, — говорит он.

Шеф знает, что он где-то в другом месте. Он в кузнице. Все вокруг знакомо: шипение, когда он оборачивает раскаленные ручки клещей влажной тряпкой, напряжение мышц спины и плеч, когда достает из горна разогретый докрасна металл, скрип и скрежет кожаного фартука о кожу груди. Автоматическое отдергивание головы, когда искры летят в волосы. Но это не его кузница в Эмнете и не горн Торвина, окруженный ягодами рябины. Вокруг огромное пространство, гигантский просторный открытый зал, такой высокий, что потолка его не видно, видны только могучие столбы или колонны, вершины их затянуты дымом.

Он берет тяжелый молот и начинает придавать очертания бесформенной массе металла на наковальне. Но он не знает, какую форму должен ему придать. Это знают его руки, они движутся уверенно, без колебаний, сжимают клещи, поворачивают металл, ударяют с одного направления, потом с другого. Не наконечник копья и не голова топора, не плужный лемех и не сошник. Похоже на колесо, но колесо со множеством острых зубцов, как собачьи клыки. Шеф зачарованно смотрит, как под его ударами рождается вещь. В глубине души он знает, что совершает невозможное. Прямо из горна невозможно сковать такой предмет. И все же — он видит, как это можно сделать, если отдельно выковать зубцы и вставить в подготовленное колесо. Но зачем это? Может быть, если одно колесо положить рядом с другим, стоящим вертикально, и если зубья одного колеса совместятся с зубьями другого, то одно колесо сможет поворачивать другое.

Но это зачем? Какая-то цель должна быть. Какое-то это имеет отношение к гигантскому сооружению, стоящему у стены, на самом краю его поля видимости.

Постепенно чувства его проясняются, и Шеф начинает понимать, что вокруг собрались какие-то фигуры, соответствующие по размерам масштабу зала. Он не может их ясно разглядеть и даже не смеет смотреть на них, оторваться от работы, но ощущает их присутствие. Они стоят рядом, смотрят на него, даже говорят о нем, думает он. Это боги Торвина, боги Пути.

Ближе всех широкая могучая фигура, гигантский Вига-Бранд, огромные бицепсы перекатываются под кожей рук. Это, должно быть, Тор, думает Шеф. У него презрительное выражение, враждебное и слегка встревоженное. За ним другой бог — остроглазый, с острым лицом, большие пальцы за серебряным поясом, он со скрытым ободрением рассматривает Шефа, словно это лошадь, которую собираются купить, кровный жеребец, которого глупый владелец уступает задешево.

Этот на моей стороне, думает Шеф. А может, он считает, что я на его стороне.

Сзади другие боги; дальше всех самый высокий из них, он опирается на могучее копье с треугольным наконечником.

Шеф начинает осознавать еще два обстоятельства. У него подрезаны сухожилия ног. Когда он движется вокруг горна, ноги бессильно тащатся за ним, он подтягивается на руках, перемещаясь с места на место. Высокие сидения, груды дров и скамьи расставлены вокруг в видимом беспорядке, но на самом деле, как он начинает понимать, это опоры для его передвижения, чтобы он смог переходить от одного места работы на другое. Он может опираться на ноги, стоять, словно балансируя на ходулях, но от бедра до икр нет силы, нет напряжения, нет движения. И колени тупо болят.

И за ним наблюдает кое-кто еще, не одна из могучих фигур. А крошечная, как муравей в этом полутемном, заполненном дымом зале, как мышь, выглядывающая из-под стенной панели. Это Торвин! Нет, не Торвин, человек меньше ростом, стройнее, с длинным лицом с резким выражением, подчеркнутым редеющими волосами, уходящими назад со лба. Но одет он как Торвин, весь в белом, вокруг шеи ягоды рябины. И выражение похожее, задумчивое, крайне заинтересованное, но есть в нем осторожность и опасения. Маленький человек пытается заговорить с ним.

— Кто ты, мальчик? Ты пришел из царства людей, на время оказался во владениях Волунда? Как ты попал сюда, как нашел Путь?

Шеф качает головой, делая вид, что просто стряхивает искры с волос. Он опускает колесо в ведро с водой и начинает готовить новую работу. Три быстрых удара, поворот, еще три удара, и что-то сверкающее отправляется в ведро с водой, а на наковальне немедленно появляется новое. Шеф не знает, что он делает, но эта работа наполняет его возбуждением и огромной нетерпеливой радостью, как у человека, которого освобождают из заключения, но он не хочет, чтобы тюремщик видел его радость.

Шеф замечает, что одна из гигантских фигур приближается к нему — самая высокая, та, что с копьем. Человек-мышь тоже видит это и ныряет в тень, теперь он едва заметен.

Палец, подобный стволу ясеня, поднимает подбородок Шефа. Один глаз смотрит на него с лица, похожего на лезвие топора: прямой нос, выступающий подбородок, острая седая борода, широкие-широкие скулы. По сравнению с этим лицом лицо Айвара кажется понятным, постижимым, легким, на том лице только человеческие страсти: зависть, ненависть, жестокость. А это совсем другое: стоит только прикоснуться к мыслям за этой маской, и — Шеф знает — любой человек сойдет с ума.

Но гигант не кажется враждебным, скорее он задумчив и рассудителен.

— Тебе предстоит долгая дорога, человечек, — говорит он. — Но ты начал ее хорошо. Молись, чтобы я не призвал тебя слишком скоро на встречу.

— Зачем тебе звать меня, Великий? — спрашивает Шеф, удивленный собственной безрассудной смелостью.

Лицо улыбается, как огромный ледник.

— Не спрашивай, — говорит гигант. — Мудрые не подсматривают, как девушка, которая ищет возлюбленного. Даже сейчас он, серый свирепый волк, смотрит в двери Асгарда.

Палец опускается, огромная рука проносится над горном, и наковальней, и инструментами, над скамьями и ведрами, над всей кузницей, смахивает их, как человек смахивает шелуху орехов с одеяла. Шеф чувствует, как взлетает в воздух, вертится, передник с него спадает, и последнее, что он видит: маленький человек из своего укрытия смотрит на него, запоминает.

* * *

Он мгновенно вернулся на траву под открытое небо Англии, на лесную поляну. Но солнце передвинулось, теперь он в тени, ему холодно и страшно.

Где Годива? Она ускользнула от него на мгновение, а потом...

Шеф вскочил, совершенно проснувшись, осмотрелся в поисках врага. Шум в кустах, звуки борьбы, возглас женщины, которой рукой зажали рот.

Шеф бросился на этот звук, и тут из укрытия за стволом дерева поднялись люди, схватили его, словно сжали руки судьбы. И повели к гадгедлару Мюртачу, у которого на лице свежий шрам и выражение сдержанной ярости.

— Ты почти ушел от нас, парень, — сказал ирландец. — Тебе нужно было бежать, не останавливаясь, не пытаться взять женщину Айвара. Но горячий член не знает удержу. Скоро он остынет.

Шеф пытался вырваться, броситься в кусты, к Годиве, его держали за плечи. Схватили ли ее тоже? Как их отыскали? Может, они оставили след?

Сквозь возгласы гадгедларов послышался смех. Шеф узнал его, он дрался, пытался вырваться, вовлек в борьбу всех викингов. Это смех англичанина. Его сводного брата. Альфгара.