Глава 16

— Ну, и что там было? — спросил Флойд, когда я вернулся. Уже в коридоре слышалось его тромбонио — хитроумная и блестящая коллекция золотистых труб и салазок, временами издающая довольно-таки забавные звуки. К сожалению, большинство из них так и норовило растерзать барабанные перепонки.

— Продолжение учебного фильма, — ответил я как можно беспечнее и огорчился, услышав в голосе легкую дрожь. Флойд этого не заметил — он уже вернулся к игре, — но Стинго, который лежал на койке и вроде бы спал, сразу открыл глаз.

— Учебный фильм? О лесном водоеме, что ли?

— В яблочко.

— Теперь ты знаешь, что это за пруд? И кто утопил собаку?

— Глупая история. — Флойд выдал коротенький пассаж. — И все-таки жалко песика.

— Это был ненастоящий пес. — Стинго, как мне показалось, смотрел выжидающе, но я стиснул зубы и отвернулся. — И пруд ненастоящий, — добавил он.

— Что ты имеешь в виду? — Я повернулся к нему.

— Мифология, дорогой Джим. И ритуалы перехода. На дне пруда сидел Железный Джон, верно?

Я подскочил как ужаленный.

— Верно! А как ты догадался?

— Я же говорю — интересовался когда-то мифами. Впрочем, на самом деле меня волнует не учебный фильм, как ты его называешь, а тот факт, что Железный Джон — здесь, во плоти. Здоровенный и волосатый.

— Э, ребята, про меня забыли. — Озадаченный взгляд Флойда перескакивал с меня на Стинго и обратно. — Вам не кажется, что небольшое пояснение будет очень кстати?

— Да, конечно. — Стинго свесил с кровати ноги и принял сидячее положение. — Человечество создает культуру, а культура создает мифологию, дабы объяснить свое существование. Далеко не последнюю роль играют мифы и обряды перехода для мальчиков. Я имею в виду переход от отрочества к зрелости. В эту пору юноша расстается с матерью и другими женщинами. В некоторых первобытных культурах мальчики уходят жить к мужчинам и уже никогда не видят своих матерей.

— Невелика потеря, — пробормотал Флойд.

Стинго кивнул.

— Джим, ты слышал? Всегда и везде матери пытаются лепить сыновей по своему — женскому — образу и подобию. Ради их же блага. Естественно, мальчики противятся, и в этом им помогает обряд перехода. Тут всегда замешана уйма символов, поскольку символика — способ выражения мифов, лежащих в основе любой культуры.

Я поразмыслил над этим — и тотчас разболелась голова.

— Стинго, извини, но я за тобой не поспеваю. Растолкуй.

— Пожалуйста. Возьмем Железного Джона. Ты сам сказал, что ничего не понял из фильма. Но я думаю, он все-таки произвел на тебя впечатление. Чисто эмоциональное.

Я хотел было отмахнуться — мол, ерунда, — но спохватился. Почему ерунда? Уж кому-кому, а себе я стараюсь не лгать никогда. Самое время последовать этому правилу.

— Ты прав. Меня проняло, а почему, не знаю.

— Мифы воздействуют на эмоции, а не на логику. Давай разберем символику. Молодой человек вычерпал пруд и нашел там Железного Ганса или Джона, так?

— Тютелька в тютельку.

— Железный Джон, по-твоему, кто? Я не о нашем приятеле, а о том, из легенды... И кто — тот парнишка?

— Ну, это не так уж сложно вычислить. Парнишка — тот, для кого предназначен фильм. Зритель. Поскольку на этот раз вас в Вериторию не приглашали, можно предположить, что этот юноша — я.

— Ты прав. Итак, ты — герой мифа, что-то ищешь в пруду, и тебе надо хорошенько потрудиться с ведерком, чтобы добиться своего. Теперь мы приближаемся к Железному Джону, волосатому чудищу, живущему на дне водоема. По-твоему, это живой человек?

— Конечно, нет. Мужик на дне пруда — это символ. Элемент мифа. Воплощение мужества, брутальной натуры. Первобытный самец, который прячется в каждом из нас под тонким лоском цивилизованности.

— Отлично, Джим, — сказал он, понизив голос. — Идея фильма ясна: когда мужчина — не мальчик, а взрослый мужчина — заглядывает в недра своей души, погружается в них достаточно долго и упорно, он обнаруживает там грубого волосатого мужика.

Флойд оторвался от инструмента, у него отвисла челюсть.

— Не иначе вы, ребята, шизеете в свое удовольствие, а про меня забыли.

— Мы не шизеем, — ответил Стинго, — а пьем из источника древней мудрости.

— Ты поверил в этот миф? — спросил я его. Он пожал плечами.

— И да и нет. Половое созревание — трудный процесс, ритуалы взросления подготавливают мальчиков, дают им уверенность в себе, которой так недостает на пороге новой жизни. С этим я согласен, но только с этим. Я говорю твердое «нет» мифу, выдающему себя за реальность. Что мы видим? Железного Джона — живого, здорового, залезшего на самый верх. И расколотое общество, лишенное женщин. Даже не подозревающее об их существовании. Нехорошо. Я бы даже сказал, паршиво.

Мне стало не по себе.

— Не во всем с тобой согласен. Честно говоря, кино мне понравилось. Я ведь не из легковерных простаков, и все-таки меня проняло.

— И должно было пронять, ведь мифы воздействуют на самые тонкие материи — психику и эго. Сдается мне, Джим, детство у тебя было не из счастливых...

— Счастливое детство! — Я рассмеялся. — Попробуй расти счастливым на свинобразьей ферме в общении с буколическими селянами, которые по части умственного развития ненамного выше своей скотины.

— В том числе твои родители?

Я чуть не взорвался, но сообразил, куда он клонит, и прикусил язык. Флойд вытряс из инструмента слюну и нарушил паузу:

— Жалко песика.

— Это ненастоящий пес, — повторил Стинго, отворачиваясь от меня. — Как и все остальное. Символический. Собака — твое тело, то, чем ты распоряжаешься: «сидеть!», «лежать!»

Флойд обалдело потряс головой.

— Слишком глубоко для моего куцего умишка. Как тот пруд. Нельзя ли ненадолго перейти от теории к практике? Что еще у нас на повестке дня?

— Разыскать Хеймскура, поинтересоваться у него насчет находки. — Я с удовольствием переключился на более злободневную тему. — Предложения?

— Пустота в башке, — сказал Флойд. — К сожалению. Проклятый бодун, когда ж ты кончишься?!

— Хорошо, что хоть один из нас не надрался. — В голосе Стинго вдруг появилась нехарактерная нотка раздражения. По личным причинам я слегка обрадовался — все-таки живой человек, а не мешок с подарками. Вся эта мифология основательно вывела меня из равновесия. Ладно, забудем — сейчас не до этого.

— У нас два пути. Можно ронять намеки и выуживать информацию. А можно взять и выложить напрямик про находку. Лично я — за второй вариант, поскольку времени у нас с гулькин нос. — Десять дней до мрачного финала, мысленно договорил я. — Давайте начнем с Золотистого, нашего мажордома. Похоже, он тут каждую собаку знает.

— Поручи это мне, хорошо? — Стинго встал и потянулся. — Поговорю с ним по душам и как бы невзначай переведу разговор на науку и ученых. И на Хеймскура. Скоро вернусь.

Флойд мерил комнату шагами, наигрывая марш. Когда за Стинго затворилась дверь, он сказал:

— Ты вроде и впрямь принял близко к сердцу эту лабуду насчет Железного Джона.

— Да. А почему, не понимаю. Вот беда.

— Женщины. У меня шесть сестер и две тетки, я среди них вырос. А братьев нет. Никогда не думаю о женщинах. Только о какой-нибудь одной — в конкретной ситуации.

Не дожидаясь, когда он пустится в жлобские описания какой-нибудь «конкретной ситуации», я извинился и сбежал на улицу. Размявшись до пота, возвратился, сделал несколько отжиманий и приседаний и забрался под душ. Когда вернулся в комнату, Стинго был уже там. Я вопросительно поднял бровь, а он потряс над головой сомкнутыми руками.

— Удача! Хеймскур — вожак шайки, «созидающей во имя науки», так выразился Вельди.

— Вельди?

— Коридорный. Да, у него, оказывается, есть имя. В беседе с ним у меня сложилось впечатление, что мы попали в сильно дифференцированное общество, где каждый индивидуум занимает отведенное ему место. Особенно тут уважают ученых. Вельди отзывался о них с великим почтением — судя по всему, они очень влиятельны.

— Чудненько. Как же нам встретиться с Хеймскуром?

— Надо подождать. — Стинго взглянул на часы. — Вот-вот должен подъехать экипаж и отвезти нас в резиденцию его высоколобой милости.

— Опять огненные колесницы?

— Нет. Однако название не менее зловещее. Транспорт восторга — каково?

Мы не успели как следует поразмыслить над этим. В дверь отрывисто постучали, и появился золотистый Вельди.

— Следуйте за мной, джентльмены. Если угодно. Мы вышли парадным шагом — грудь вперед, подбородок вскинут. Пряча все сомнения и опасения. И все-таки содрогнулись при виде того, что нас поджидало.

— Транспорт восторга, — гордо сообщил Вельди, взмахом руки указав на самую настоящую спасательную шлюпку. Оставалось лишь ломать голову, каким ветром ее с морских просторов перенесло на сушу. Впрочем, нельзя сказать, что она прогадала. Белоснежный корпус был украшен вымпелами, белые колеса прятались под килем. Стоявший у фальшборта капитан в мундире посмотрел вниз, отдал честь, скомандовал, и к нашим ногам ссыпался веревочный трап.

— На абордаж! — Я первым полез на борт. Нас дожидались обитые плюшем диваны; слуги подобострастно кланялись и протягивали кувшины с прохладительными напитками. Как только мы расселись, капитан дал сигнал, и барабанщик на носу пустил частую дробь, а затем повернулся к басовому барабану. Под металлическое уханье транспорт восторга дернулся и медленно покатил вперед.

— Галера, — сказал Флойд, — без рабов и весел.

— Как же — без рабов! — Я брезгливо поморщился — из белого раструба за моей спиной хлынула брутальная вонь. — А вместо весел — педали или что-нибудь наподобие.

— Никаких жалоб! — отрезал Стинго, потягивая вино. — Что еще за брюзжание после огненных колесниц?

Мы помпезно катили между домами, кивали зевакам и время от времени царственным жестом приветствовали восхищенных фанов. Шлюпка оставила за кормой нечто вроде жилого квартала и углубилась в пригород, похожий на парк. Дорога попетляла среди деревьев, вытянулась в струнку вдоль ряда изящных фонтанов, и наконец шлюпка тяжеловесно остановилась перед огромным зданием со стеклянными стенами. Нас встретила группа старцев в элегантных одеяниях, ее возглавлял старейший — весь в белом и прямой как жердь. Я сорвался с трапа и шлепнулся перед ним.

— Имею ли я честь обращаться к благородному Хеймскуру?

— Да. А ты, несомненно, Крыса Джим? Милости просим, милости просим.

Мы еле устояли под шквалом рукопожатий и радостных возгласов, наконец Хеймскур прервал церемонию встречи и повел нас в стеклянное здание.

— Милости просим, — приговаривал он, — милости просим в сокровищницу знаний, откуда проистекает все благое. Извольте следовать за мной, я ознакомлю вас с тематикой наших исследований. Поскольку вы, джентльмены, — выходцы из неспокойного смешанного общества, лежащего за нашими мирными пределами, вы, безусловно, высоко оцените достижения разума, благодаря коим мы живем в счастливой и уютной стране. Ни раздоров, ни различий, — места хватает всем, и все — на своих местах. Этим путем мы с вами пройдем через Фазенды Физики и Хоромы Химии. Нас ждут Агора Агрономии, Музей Медицины, а чуть дальше — Архив Антропологии.

— Архив? — небрежно переспросил я. — Архивы я люблю.

— Тогда непременно побывай в здешних. Там ты найдешь подробное описание нашего многотрудного пути до переселения на эту планету. Ты узнаешь, как мы свершили обряд перехода и очищения, чтобы найти эту тихую гавань. Тут мы возмужали и обрели достаток и теперь любой желающий может зачерпнуть из источника нашей мудрости. Архивы открыты для всех!

Скучища, подумал я, и вдобавок — откровенная несообразность. Какие мы чистенькие, какие мы беленькие. Только крылышек да нимбов не хватает.

— Вдохновляет, — сказал я, когда мы добрались до конца экспозиции.

— О да!

— А там, дальше, что?

— Музей для студентов. Биологи изучают флору нашей планеты, геологи — сланцевые толщи.

— А археологи?

— Увы, очень немногое. Примитивные поделки давно усопших бедолаг первопоселенцев.

— Можно взглянуть?

— Отчего же нельзя? Вот, пожалуйста: палочки для добывания огня, грубая керамическая посуда. Топорик, несколько наконечников для стрел. Едва ли стоит их беречь, но мы беззаветно преданы своей миссии хранителей и архивариусов.

— И это все?

— Все.

Я глубоко вздохнул, извлек из внутреннего кармана фотографию и протянул Хеймскуру.

— Вы, наверное, уже в курсе, что вертухаи из Пентагона не останутся в долгу, если им помогут разыскать вот эту штуковину?

— В самом деле? Я бы не верил ни одному их обещанию. — Он взял снимок, поморгал, отдал. — Как это похоже на них! Вечно лгут, вечно мутят воду.

— Лгут?

— В данном случае — безусловно. Этот предмет был доставлен сюда. Я лично его осмотрел. Никакой научной ценности. Абсолютно никакой. Похоже, всего-навсего обломок старого космического корабля. Неинтересный, бесполезный хлам. Мы от него избавились.

— Избавились? — Не возьмусь описать усилия, которые я затратил, чтобы в голосе не прозвучало отчаяние.

— Списали. В Раю его больше нет. Все, что не предоставляет ценности для мужчин, должно исчезнуть. Да что тебе в этой безделице, Джим? Давай-ка выбросим ее из головы и поговорим о чем-нибудь действительно интересном. К примеру, о музыке. Скажи-ка, голубчик, ты сам пишешь тексты или?..