Глава 6

К тому времени, когда тело Сетсуса доставили к дану, стало темно. Чтобы труп можно было тащить, к лодыжкам привязали веревки, но и после смерти Темный Человек внушал страх йерниям, так что они все быстрее тащили его по меловой равнине. Труп бросили неподалеку от костра совета, но рядом с ним никто не хотел находиться.

Грабеж шел полным ходом. Никогда прежде столько сокровищ не собиралось в одном дане. Победители уже начинали ссориться из-за золота: иные даже исчезали в ночи с награбленным добром. Эсон положил этому конец. Его панцирные воины-микенцы согнали внутрь дана всех йерниев, победителей и побежденных. Здесь, не слушая недовольных, Эсон приказал собрать добычу. Победители сохраняли отрубленные головы и украшения, которые сняли с убитых. Все прочее складывалось перед Эсоном. Скрестив ноги, он восседал перед костром на черной медвежьей шкуре и попивал эль, заедая холодной жирной бараниной. Утомленный событиями дня, Интеб находился возле него. Зодчий не верил своим глазам, поглядывая на груду янтарных дисков, чаш для питья, золотых оплечий, браслетов, гривен, крученой проволоки, блях, заколок, медных кинжалов, частей бронзовых доспехов, бусин и фигурок.

— Здесь обрабатывают и золото, и медь, — сообщил он Эсону. — Я видел мастерскую в том круглом доме у задней стены, — Интеб показал в разрыв круга высоких столбов из голубого камня. — Там есть кузница, инструменты — все почти как в Египте, правда, без того размаха и изобилия. Они умеют обрабатывать и камень. Видишь — один из стоячих камней еще не обтесан до конца.

Эсон жевал мясо. Хороший день. Темный Человек мертв, вражеское войско разбито. Убит и Уала — его сразил в поединке Ар Апа, теперь повсюду расхаживавший с отрезанной головой и громко хваставший ею перед каждым встречным. Уала был стар, особой доблести, чтобы его победить, не требовалось. В дане не стало быка-вождя, и уцелевшие воины уже начинали ссориться из-за этого места. Пусть препираются. Теперь по праву сам он, Эсон, может назвать себя предводителем йерниев — всех до единого. Они шли за ним — а те, кто был против него, погибли. Он добыл себе мир.

Интеб подошел к ближайшему камню, ярко освещенному огнем костра, и провел рукой по его поверхности. Она была обработана, неровности сглажены: неплохо, если учесть величину камня. Он высоко вздымался над головой египтянина и был надежно укреплен в земле — зодчий пригляделся — ну, по крайней мере, достаточно надежно. Верхний скругленный конец был вымазан красным, впрочем, густая обмазка местами раскрошилась и отскочила за время дождей. Два ряда камней образовывали разомкнутые круги. Годы труда. И камень-то не из местных. Взглядом зодчего Интеб успел подметить на равнине огромные камни. Серовато-белые, совсем иные, чем здесь. Интеб обошел вокруг вздымавшегося в небо монолита и едва не споткнулся о воина, сидевшего спиной к камню.

— Что ты здесь делаешь? — резко спросил Интеб.

— Мой это камень, мой собственный, — пробормотал воин.

— Подойди-ка сюда, чтобы я мог тебя видеть.

Подволакивая ногу, йерний переполз поближе и сразу же привалился к камню. Это был один из побежденных воинов Уалы. Усы его были разбиты, лицо осунулось. Он получил удар по ноге, кожа почернела от запекшейся крови. Интеб полюбопытствовал:

— А что это значит — твой камень?

— Мой! — отвечал йерний и с возвратившимся отчасти присутствием духа приступил к обязательной похвальбе. — Я — Фан Фална, тот, кто убивает, тот, кого нельзя убить, тот, кто ел медведя, оленя, вепря и лошадь — и сразил их своею рукой. Это мой камень. Камень воина. Он стал моим, когда я отрезал первую голову врага. И я положил голову на этот камень, повесил на него мои драгоценности и раскрасил его. Женщины трепещут перед ним, они боятся взглянуть на него — он такой же большой, красный и твердый, как у меня, — указав на чресла, он устало вздохнул и опустился на землю. — Я — Фан Фална, — пробормотал он с унынием, вспомнив о поражении.

— А у всех ли воинов есть такой камень?

Йерний не ответил. Интебу пришлось, схватив за волосы, стукнуть его головой о камень.

— Только у лучших из лучших, — воин вздохнул. — Уала был моим родичем, я видел, как он погиб. Скоро похороны, но голова его теперь будет глядеть со стен чужого дана.

Интеб вернулся к Эсону и сел возле него. Тот сидел, уставясь в огонь. После выпитого перебродившего молока глаза его налились кровью.

— Мы пробудем здесь до весны, когда корабль можно будет загрузить оловом, — сказал Эсон. Интеб поднял брови, но промолчал. — Халкеи работают, я там не нужен.

— Конечно, ты нужен здесь, — отвечал Интеб, положив руку на бедро Эсона, на теплую твердую плоть. Найкери далеко, она не придет. — Ты прирожденный воин, подобных тебе еще не знали на этом острове. Ты захватил здесь сокровища вождя. За тобой пойдут три тевты. Со своими йерниями ты сможешь добиться чего угодно, теперь они не будут тебе помехой — напротив, они будут лишь превозносить тебя. Оставайся здесь, удерживай их от бесчинств. Темный Человек мертв. Но эти дикари — просто большие глупые дети и могут многое натворить. Оставайся.

Снаружи, от костра поменьше, послышались стоны и крики, перед огнем замелькали фигуры.

— Что там? — спросил Эсон.

— Это друид Немед. Он взывает к Матери-Земле, — проговорил Ар Апа. — Просит забрать мертвых, которые теперь принадлежат ей. Мертвые отправляются в путь, и Владычица Курганов ведет их в Мой Мелл.

— Приведите сюда друида, — приказал Эсон.

Воины-йернии отступили и повернулись лицами в темноту, словно бы не слышали его. Микенцы дружно расхохотались, и двое из них отправились за стариком. Немед не сопротивлялся, — это было бесполезно, — но с ненавистью глядел на ухватившие его руки. Он был седовлас, длинное белое одеяние оттопыривалось круглым брюшком. Волосы удерживало толстое золотое кольцо — не чета кожаным ремешкам, которые носили на головах другие друиды, — но никто из йерниев не посмел покуситься на такое сокровище. Стоя перед Эсоном, он глядел поверх головы микенца — во тьму.

— Я знаю тебя, — вдруг заговорил Немед. Поблизости все умолкли. — Ты приплыл издалека по морю, муж с длинным бронзовым ножом. Ты убил Темного Человека, это хорошо. И поэтому я не проклинаю тебя за все, что ты сделал здесь...

— Ты никогда не проклянешь меня, — негромким голосом произнес Эсон, опуская руку на рукоять меча. — Ты будешь повиноваться мне... Я ведь не из ваших клыкастых вояк и выпущу тебе кишки при первой же пакости.

Друид молчал, что само по себе говорило о многом.

— Ваш бык-вождь погиб. Это место теперь зовется не Дан Уала, а Дан Мертвеца, — обступившие воины разразились хохотом при грубой шутке. Выражение лица друида не изменилось, он глядел куда-то вдаль.

— Будет новый бык-вождь, — ответил он наконец. — Он будет из рода Уалы... из них мы выберем вождя, таков у нас обычай.

— Таков у вас был обычай. Но так больше не будет. Это я, Эсон Микенский, назначу нового быка-вождя. Я имею право на это. Иди и вой дальше.

Друид разгневался. Выпрямившись, он поджал одну ногу.

— Одна нога! — закричал он, и молчание охватило дан. Сейчас раздастся пророчество, проклятие, предсказание...

Одна рука! — продолжал он. — Один глаз...

— Ты будешь говорить — но только после меня! — вскочив на ноги, вскричал Эсон и выхватил меч. Оружие остановилось, когда между ним и животом друида нельзя было бы просунуть и древесного листка.

— Хорошенько подумай, прежде чем говорить. Ты не проклянешь меня. Этот меч сегодня губил воинов, он охотно заберет и одного друида. Ты не сможешь остановить его. Не забудь об этом, друид, когда будешь открывать рот.

Наступило продолжительное молчание, друид все стоял на одной ноге. Наконец он вымолвил:

— В этой тевте состоялся конец. А теперь начнется начало. Но и у этого начала будет свой конец.

Улыбнувшись, Эсон опустил меч.

— Правильно сказал, седовласый. В меру — не слишком много. Все кончается — так и должно быть. А теперь иди.

Друид ушел не оглядываясь, а Эсон с холодной улыбкой опустился на шкуры.

— Мужи пьянеют, — проговорил Интеб. — И вливают семя в женщин, куда ни глянь. Ночь будет тревожной, если не принять мер.

— Ты мудр, мой египтянин, ты необходим мне.

— Я рад этому, Эсон, — ответил зодчий.

Ночью было не до сна. Еще не остывшие после победы воины пили, ели и хвастали, прославляли собственные подвиги. Побитые телом и приунывшие духом йернии по одному тянулись в свои комнаты, раненых обихаживали сестры и матери. Эсон сидел с быками-вождями двух победивших тевт, но они были готовы лишь пить, бахвалиться и разговаривать о пустяках, пока все еще не будет совершено должным образом. Одно дело — поспешный набег на Дан Уала. Теперь настала пора обсудить более важные вещи, но для этого нужно кое-что сделать. Когда стало светать, послали за главным друидом. Немед, в свою очередь, послал за работавшими в лесу дровосеками. Они убрали мусор из дыр, в которые ставился хендж быка-вождя, и к утру опоры уже стояли. Вождь-бык дана всегда восседал на этом месте, здесь лицо его освещали первые лучи солнца нового дня, а на закате всем приходилось щуриться и прикрывать глаза, обращаясь к нему. Раз в дане находились быки-вожди еще двух тевт, им тоже полагались хенджи — только поменьше, по бокам от главного хенджа, более почетное место — справа. Для них вырыли ямы, достали из кладовой ошкуренные бревна. Их густо покрывал налипший навоз, но белая краска скроет оставленные им следы.

Интеб ночью спал, пока остальные пили, и теперь бодрствовал вместе с парой мутноглазых микенцев, назначенных в утренний караул. Египтянин с большим интересом следил за возведением хенджей. Все сооружения, которые он видел на Острове Йерниев, были чрезвычайно примитивными — в Египте они сгодились бы разве что для курятника. Взять хоть сами даны — ничего сложного. Деревянный каркас поддерживался прочными бревнами, вертикально врытыми в землю по кругу. Поперечины опирались на насыпь, расстояние между ними определяло ширину одной комнаты. Не слишком-то прочное сооружение скреплял деревянный пол второго этажа. Стены между опорами делали из плетеных жгутов, место они занимали, но прочности сооружению не добавляли. Так был построен и Дан Уала, только он был побольше других. Как и в прочих данах, бык-вождь обитал на втором этаже над широким входом. Нависающая крыша позволяла укрыться от непогоды и защищала от дождя. Внутри дана располагалось два круглых сооружения. В них обитали мастеровые: кожемяки, кузнецы и плотники.

В отличие от прочих тевт, здесь умели обрабатывать и камень. Конечно, работа была несложная — обтесанные камни устанавливались в выдолбленные в твердом мелу гнезда — но и это было уже существенно. А вот что здесь действительно умели — это обрабатывать дерево. Интеб с интересом следил, как йернии обтесывали столбы для хенджей.

Каменными молотками и клиньями они сперва скалывали одну сторону бревна. Когда поверхность его становилась ровной, ее еще сглаживали бронзовыми долотами. Другие мастеровые тем временем обрабатывали концы стояков. Самую точную часть работы делал один старик с узловатыми ладонями. Быстрыми точными ударами короткого топора он обрабатывал торцы бревен, оставляя на них выступы величиной с кулак. Сделав это, он распорядился, чтобы к нему перекатили бревно, предназначенное для поперечины. Тщательно все промерив, с помощью молотка и обломка бронзового кинжала вместо стамески он вырубил гнездо, отвечавшее выступу.

Под надзором друида Немеда поставили опоры первого хенджа. С шумной перебранкой их укрепили, забив куски мела между столбом и краями ямы. Установка поперечин оказалась более сложным делом. Пришлось составить из бревен козлы, с которых и устанавливали обычно перекладину. Бревно закатили на козлы, плотники полезли наверх. По команде Немеда они взяли бревно, приподняли повыше и насадили на шипы. Раздались победные крики, а строители принялись горделиво выхаживать возле хенджа, ощущая себя героями.

Пока шло возведение хенджей, начали сходиться воины-йернии. Когда в деревянных корытах принесли воду и мел, воины оттолкнули строителей и взялись за пучки травы. Немед указал каждой тевте свой хендж. Воины тут же взялись белить столбы, отбирая друг у друга пучки травы, не забывая при этом намазывать белой смесью усы и волосы на голове.

После полудня началась сходка, и Эсон начал с того, что напомнил всем, кто выиграл битву. С церемонными жестами он подвел Ар Апу к правому хенджу, а потом собственными руками подвесил на поперечину его щит. Аналогичным образом он отвел налево Мовега. И теперь все обратились к центральному хенджу, к пустующей арке, возле которой прежде сидел Уала. Во всеобщем молчании Эсон направился к ней, на ходу извлекая из ножен меч. Потом неторопливо оглядел всех собравшихся: воинов-йерниев, микенцев, друидов, мастеровых из дана. И могучим резким движением вбил меч в опору хенджа. Меч глубоко вонзился в дерево и задрожал.

— Мой, — объявил Эсон и уселся перед хенджем.

Никто не попытался поднять голос, оспорить право Эсона сидеть у хенджа, право говорить за всех воинов тевты. Он победил, и до выборов нового быка-вождя все будет свершаться по его слову.

Быки-вожди начали раскладывать трофеи — воины отвечали громкими воплями одобрения. На поперечинах повисли отрубленные головы, разные украшения. Прежде чем сесть, оба вождя повесили на свои хенджи по топору на волосяной перевязи. Топоры были остры, кинжалы блестели, драгоценности ослепляли.

Сокровище Эсона было самым богатым: с хенджа свисал его собственный панцирь, рядом блестел его щит, лучился острый меч. Золотой поток тек на землю с белой поперечины. Но выше всего — там, где ее видел всякий, — висела голова Темного Человека, взлохмаченные волосы трепал ветер.

Обряды совершались много дней, едва прерываясь на ночь: всегда находился очередной знатный воин, желавший похвастать собственной удалью. Настал и черед йерниев побежденного дана, позор поражения уходил в прошлое, они снова были воинами. Они уже хвастали и собственными подвигами в недавней битве, и прежние их враги не находили в этом ничего странного.

Потом начались споры из-за добычи. Каждая из тевт считала, что билась лучше и вправе рассчитывать на большую долю. Когда воины начали гневаться и послышались оскорбления, Эсон ограничился тем, что указал на двоих микенцев, сидевших возле него в полной броне, напоминая, кто именно принес победу. Добычу делили неторопливо, все споры так или иначе разрешались, право владеть одной особо красивой гривной из витого золота было определено в кровавом поединке. Эсону вспомнились погребальные игры в Микенах: там подобные споры улаживались в состязании на колесницах: пришедший первым получал собственность убитого воина из рук местного царька. Таким способом его отец объединял Арголиду, заменив бескровными поединками войны между городами, обратив мечи арголидцев против одной лишь Атлантиды.

Здесь можно было бы попытаться заменить скачки состязаниями в беге. Впрочем, Эсон не был уверен в успехе: ни один бык-вождь не имел права так распоряжаться трофеями и не смог бы настоять на своем.

Никто уже не помнил, сколько дней и ночей миновало, когда случилось непредвиденное и нежеланное. Началось с того, что работавшие возле ворот дети и женщины с криками бросились врассыпную. Поднятый ими шум встревожил воинов, сидевших снаружи круга: поворачивая головы, они начали окликать бегущих, спрашивать, что случилось.

Тут смятение добралось и до центра церемониального круга, где Ар Апа как раз требовал возвращения тридцати двух коров, украденных из его дана. Раздосадованный помехой, он заскрежетал зубами и топнул в землю. Хлынувшую наружу толпу остановили воины, расчищавшие дорогу двоим неуверенно продвигавшимся вперед путникам.

Первой шла Найкери в грязной и разодранной ветвями одежде. В руке ее был ремень. За другой конец его держался ковылявший следом за ней мужчина. Он мог держаться только одной рукой, вторая была отсечена — и недавно: на обрубке запеклась кровь, покрывавшая грубую повязку. Он был слеп — пузыри на щеках и лбу свидетельствовали, что глаза его выжгли. Ноги его были босы, от одежды остались жалкие лохмотья; Эсон не сразу узнал его и, вскочив наконец с места, выкрикнул имя:

— Атрокл!

Остановившись, микенец обратил на звук незрячее лицо.

— Атланты пришли, — хриплым голосом проговорил он и качнулся, едва не упав.