Гром перед бурей

После долгих раздумий Иуда П. Бенджамин наконец решил, что должен все сделать сам. Еще не покончив с завтраком, велел оседлать коня. Но направился не в свой кабинет в Вашингтоне, а свернул на Лонг-Бридж и поехал в Виргинию. Он мысленно взвесил все возможности, все открытые пути. Легче всего было бы написать письмо. Легче, но отнюдь не эффективнее. А можно было отправить одного из своих клерков — или даже кого-нибудь из Фридменовского бюро. Но хватит ли у них красноречия, чтобы добиться помощи, в которой он так отчаянно нуждается? Сомнительно. Эту работу он должен сделать лично. Годы трудов в деловом мире, а потом в политике научили его умению убеждать людей в час нужды. И сейчас как раз такой час и настал.

День выдался приятный, а до Фоллз-Черч было рукой подать. По обе стороны от дороги раскинулись пышно зеленеющие поля, луга, на которых паслись тучные, здоровые коровы. Уже показались первые побеги кукурузы. И хотя он приехал в город довольно рано, перед лавкой уже сидели седобородые старцы, покуривая трубки.

— Доброе утро, — приблизившись к ним, сказал Бенджамин и прикоснулся к полям шляпы. Старики кивнули, и ближайший отозвался:

— Здрась, — после чего выплюнул струю табачной жвачки на пыльную улицу.

— Я ищу стоянку Техасской бригады и буду искренне благодарен, если вы подскажете мне дорогу.

Старики молча переглянулись, будто взвешивая важность вопроса. Наконец один, самый старый с виду из троицы, извлек трубку изо рта и указал чубуком:

— Держитесь той дороги, что допреж. Потом, как минуете рощицу осокорей, высматривайте ихние палатки. Малек правее. Навряд вы их прозеваете.

Снова коснувшись полей шляпы, Бенджамин поехал дальше. Примерно четверть мили подальше по дороге он миновал осокори. И действительно увидел палатки, аккуратными рядами выстроившиеся на поле. Перед самым большим шатром высилось два флагштока. На одном развевался флаг Союза, а на другом — флаг Конфедерации. Страна уже воссоединилась, но с символами прошлого распроститься пока не сумела.

Часовые отправили его к дежурному офицеру, а тот догадался отсалютовать, как только услышал имя посетителя.

— Чрезвычайно рад чести познакомиться с вами, cap. He сомневаюсь, что генерал Брэгг с радостью переговорит с вами.

С радостью или нет, но Брэгг — крупный мужчина, загорелый дочерна, как и большинство техасцев, — пригласил его в свою палатку, с кряхтением поднялся на ноги и протянул гостю руку. Он уже обул сапоги и надел форменные галифе, но сверху на нем была только красная нижняя сорочка с длинными рукавами. Усаживаясь, он так и не снял свою широкополую шляпу.

— Составьте мне компанию за чашечкой свежесваренного кофе, мистер Бенджамин, и поведайте, как нынче идут дела в Вашингтоне.

— Хорошо, почти как и следовало ожидать. Южане помаленьку возвращаются, и там куда оживленнее, чем сразу по окончании войны. Проводятся всяческие вечеринки, балы и все такое чуть ли не каждый день. Весьма увлекательно, если вам по душе подобное.

— Нам всем по душе подобное, и навряд ли вы не согласитесь со мной.

— Совершенно верно. Если у вас выпадет свободная минутка, не пожелаете ли вы посетить одно из подобных мероприятий? Мой дом открыт для гостей как раз на этой неделе. Конечно, по большей части они политики, но я с радостью увидел бы в их числе военных, чтобы они напомнили всем, что спасла эту нацию армия, а не разглагольствования политиканов.

— Вы весьма добры, сочту себя обязанным. Приду и буду держаться весьма по-военному. А раз уж буду в городе, я бы хотел сам повидать, какой ущерб нанес этот британский рейд.

— От него почти не осталось и следа. Капитолий, подожженный британцами, отремонтирован, и сейчас об их вторжении почти ничего не напоминает.

Они еще немного поболтали в неспешной южной манере. Бенджамин выпил уже полчашки кофе, прежде чем исподволь подошел к цели своего визита.

— Вы и ваш личный состав хорошо тут устроились?

— Блаженствуем, как майский жук на клумбе. Разве что малек заскучали. Некоторые поговаривают, что вступили в армию, чтобы воевать, а не просиживать штаны.

— А-а, это чудесно.., чудесно. Когда у них кончается контракт?

— Большинству осталось служить еще с полгода. С тех пор как война закончилась, они вроде как рвутся снова повидать Техас. Тут я их вполне понимаю.

— Еще бы, их вполне можно понять. Но они могли бы сделать еще кое-что. В таком случае, мне хотелось бы знать, не хотят ли ваши люди, и вы в том числе, снова послужить родной стране?

— Воевать? — в голосе генерала Брэгга внезапно прозвучали ледяные нотки. — А я-то думал, война закончилась.

— Закончилась, конечно, закончилась. Но теперь надо позаботиться, чтобы она не разгорелась снова. Мы должны поберечь мир. Вам известно о Фридменовском бюро?

— Сомневаюсь.

— Это бюро, занимающееся бывшими рабами, выплачивающее их владельцам компенсацию за освобождение, а также помогающее бывшим рабам найти свое место в новой жизни. Получить работу, землю для возделывания и все такое.

— Пожалуй, недурная мысль. Наверно, вы имеете к ним какое-то отношение.

— Рад слышать, потому что, как вы без труда догадаетесь, некоторым людям подобная работа не по вкусу. Людям, которые не согласны с тем, что неграм надо давать образование.

— Ну, могу честно сказать, что я и сам двоякого мнения на сей счет. Не то чтобы у меня когда-нибудь были свои рабы, учтите. Но, видите ли, они могут зазнаться не в меру.

Бенджамин добыл из кармана платок, чтобы утереть лицо. Солнце раскалило брезент, в палатке стало жарко.

— Ну, можно сказать, на этот счет есть закон. Но, к несчастью, некоторые люди ставят себя выше закона. Рабы свободны, их бывшим владельцам заплатили за их свободу, значит, должно быть посему, не — Но это не так, — подхватил генерал Брэгг. — И я это понимаю. Человек всю жизнь смотрел на цветных как на предмет собственности, так с какой стати он должен менять свое отношение лишь потому, что получил маленько деньжат? За одну ночь мир не обустроишь заново, это уж наверняка.

— Вы весьма и весьма правы. Но закон есть закон, и его надо выполнять. Так или иначе, уже возникла угроза вспышки насилия, и дошло до того, что некоторые из Фридменовских бюро сожжены. Мы не желаем, чтобы ситуация усугубилась. Поэтому мы хотим прикрепить к Фридменовским бюро солдат, чтобы сохранить мир на Юге. Вот почему я приехал поговорить с вами, попросить вас о помощи в сохранении мира.

— Но разве это не входит в обязанности местных блюстителей порядка?

— Должно входить, но они нередко оказываются несговорчивыми.

— Я их не виню.

— Я тоже, но закон есть закон. Вдобавок и мне, и вам ясно, что есть вещь, которую мы не можем допустить, — чтобы подобную работу сюда приехали выполнять солдаты с Севера. Охранять мир.

Громко фыркнув, генерал крикнул, чтобы принесли еще кофе, после чего поглядел на Бенджамина, склонив голову к плечу.

— По-моему, это верный способ затеять войну снова. И даже быстрей, если вы пустите в ход черные войска янки.

— Но мы можем прибегнуть к помощи солдат-южан, предпочтительно техасцев. Люди вашей бригады бились за Юг отважно и умело, и в их лояльности никто не усомнится. Но в вашем штате очень мало рабов, а уж хлопковых плантаций и того меньше. Я надеюсь, что техасцы будут более, скажем так, непредвзятыми блюстителями закона. И уж наверняка никто на Юге не станет роптать по поводу их присутствия.

— Да, это мысль. Но я предвижу массу попутных проблем, уймищу проблем. Пожалуй, мне сперва надо переговорить со своими офицерами, прежде чем я приду к какому-либо решению. Может быть, даже поговорить с рядовыми.

— Конечно. Людей нельзя посылать на такое дело против их воли. А когда будете говорить с ними, пожалуйста, скажите им, что, кроме армейского жалованья, будет отдельная доплата и от бюро. Этим людям скоро возвращаться домой, и они наверняка будут не против привезти с собой как можно больше серебряных долларов.

— А вот это весьма веский аргумент.

— Рад слышать, генерал. Вы не против, если я пошлю вам завтра телеграмму, дабы осведомиться о вашем решении?

— Так и поступайте. К тому времени я уже сориентируюсь.

На пути в столицу Иуду Бенджамина окрыляла надежда.

* * *

Джефферсон Дэвис в отличие от Бенджамина не был оптимистом. Он благородно потратил немало усилий, чтобы положить конец войне между штатами. Кровопролитие было прекращено — хотя бы это удалось, — но его сменил как минимум шаткий мир. В такой ситуации Дэвис не мог сидеть сложа руки.

Рана заживала хорошо, но левая рука оставалась довольно слабой: хирургу пришлось вырезать изрядную часть мышечной ткани, чтобы достать пистолетную пулю и материю. Но лихорадка осталась в прошлом, и силы с каждым днем прибавлялись. Но все-таки дорога поездом в Арлингтон была крайне утомительна. Однако Роберт Э.Ли лично встретил Дэвиса на станции, сидя на козлах пролетки. Правительство Соединенных Штатов, отнявшее у Ли дом за неуплату налогов, вернуло его законному владельцу, хотя и немного потрепанным, в конце войны. Теперь дом был отремонтирован и стал ничуть не хуже, чем прежде.

Джефферсон Дэвис отдыхал три дня, прежде чем снова почувствовал тягу к верховой езде. Он всегда был страстным наездником и во время болезни больше всего жалел о невозможности совершать ежедневные прогулки верхом. Теперь же он смог сесть на лошадь снова. Хозяева радовались, видя, как он идет на поправку, и он чувствовал это. Но не хотел злоупотреблять гостеприимством. Тут наконец-то он почувствовал, что стал достаточно крепок, чтобы доехать от Арлингтона до Белого дома. Он как раз завтракал, когда вошел Ли.

— Я велел оседлать серую кобылу, — сообщил Ли. — Это спокойное, разумное животное, и поездка на ней смахивает на отдых в кресле-качалке.

— Сердечно вас благодарю, я еще недостаточно оправился, дабы ехать на горячем коне вроде вашего Трейвелера. Пожалуй, тронусь-ка я в путь, пока не жарко.

Погода была отличной, солнце теплым, и, несмотря на волны боли, время от времени идущие от раны, его силы умножало осознание важности собственной миссии. Да и аллюр кобылы был неспешным и ровным. Дэвис пересек Потомак и свернул на Пенсильвания-авеню. Очевидно, его заметили, когда он сворачивал к подъезду, потому что, когда он подъезжал к особняку администрации. Линкольн лично вышел на крыльцо, чтобы приветствовать его.

— Вы глядите молодцом, Джефферсон. Видеть вас таким — лучшая на свете новость.

— Я поправляюсь с каждым днем, с каждым днем. Повинуясь взмаху руки Линкольна, один из часовых поспешил помочь Джефферсону Дэвису спешиться.

— Пойдемте в Зеленую комнату, и таким образом избежим необходимости подниматься по лестнице, — предложил Линкольн. — Не желаете ли чего-нибудь освежающего?

— По-моему, в это время суток я бы получил огромное удовольствие от чашки чая.

— Вы слыхали, Николай? — окликнул Линкольн секретаря, дожидавшегося в Холле. — И позаботьтесь, чтобы после этого нас никто не беспокоил.

Напившись чаю, Джефферсон Дэвис перешел к делу.

— Как идет это британское вторжение в Мексику? Я читал сообщения в газетах, но там сплошь домыслы и никаких фактов. Бумагомараки заворачиваются во флаг и принимаются вещать о доктрине Монро и прорицать. Но на факты света почти не проливают.

— Это лишь потому, что фактами они и не располагают. Враг притаился в сердце джунглей, и новости затерялись где-то в чаще. Но в общем и целом я бы сказал, что пока что все идет не так уж плохо. Публика еще не знает об этом, но орудия и боеприпасы мексиканской армии и их нерегулярным войсковым формированиям уже доставлены. На дипломатическом фронте дела идут куда медленнее. Император Наполеон упорно твердит, что его войска находятся в Мексике по приглашению народа, то и дело упоминая о деньгах, которые Мексика задолжала. Он хочет, чтобы весь мир поверил, будто император Максимилиан приглашен на трон народом Мексики. Сомневаюсь, чтоб хоть кто-нибудь, кроме самого Максимилиана, верит в подобный вздор.

— А как идут дела здесь, дома? Как строительство мира? — бесстрастно осведомился гость, но за напускной небрежностью тона сквозил напряженный интерес. Отставив чашку, Линкольн на мгновение замялся, прежде чем ответить:

— Хотелось бы мне сказать, что все идет отлично, но это не так. Хотя достигнут немалый прогресс по всей стране и особенно на Юге. Экономика расцветает благодаря новым заводам и фабрикам, восстановлению железных дорог, прибытию нового подвижного состава в железнодорожные депо. Спущены на воду только что построенные военные корабли, строятся новые. Но, как всегда, провести билль об ассигнованиях через конгресс крайне трудно. Громко звучат голоса в пользу отправки войск в Мексику, чтобы вышвырнуть британцев оттуда. А британцы, похоже, взялись за старое — отправили войска в Вест-Индию, планируя отбить острова.

— Это все политика. Я говорю не об этом. Я говорю о черномазых и Юге.

— Так я и думал, — вздохнул Линкольн.

— Люди приходят повидать меня. Рассказывают вещи, которые мне не по душе. Освобожденные рабы чересчур зазнались. Они теперь в своих церквах устраивают школы, а учителя с Севера учат их читать и писать.

— Это не противоречит закону.

— А должно бы. Кто же будет работать на полях, если они все в своих школах толкутся и вещают друг другу, какие они замечательные? А когда негритос не в школе, то отправляется возделывать пару собственных акров. А хлопок тем временем гниет на полях.

— Для этого и нужны Фридменовские бюро. Они могут помочь не только неграм, но и плантаторам, могут подыскать им батраков.

— Что-то я не видел, чтобы кто-нибудь из приличных южан ходил в эти заведения, выклянчивая милости у оборванцев-янки и черномазых.

— Все обстоит не совсем так. Вы могли бы помочь, Джефферсон. Поговорить с ними, они знают и уважают вас. Написать в газеты, пойти во главе других. Мы ведь и не думали, что добиться мира будет легко. Но мы его все-таки добились. И теперь должны еще крепче прижимать его к груди и не отбрасывать эту золотую возможность из-за древних раздоров... — Линкольн осекся, потому что Дэвис медленно встал.

— Это не для меня. Это вы с мистером Миллом должны найти выход из ситуации, которую вы же и породили. И найти его как можно скорее, в этом я решительно уверен.

На это Линкольн ответа не нашел. Проговорил пару вежливых слов, дойдя с бывшим президентом Конфедерации до порога и молча проводив его взглядом.

* * *

Генерал Эскобедо обычно не испытывал судьбу. Полководцы, ведущие малую войну, не могут позволить себе оставлять на произвол судьбы хоть что-нибудь. Врагов в десять раз больше, вооружены они в сто раз лучше. Потому-то и приходится избегать позиционной войны и планировать свои вылазки в малейших деталях. Остается только прибегать к кинжальным атакам, совершая набеги из своих оплотов в горах, нанося противнику удар и снова скрываясь.

Теперь Эскобедо рисковал, но у него просто не было выбора. Ослов, без труда одолевающих любое бездорожье, и почти таких же ценных, как оружие и припасы, которые они возят, всегда не хватало. Без их помощи жизнь в горах была бы попросту невозможна. Они возят продукты и воду, раненых и убитых. Но теперь Эскобеде пришлось делать то, чего он предпочел бы избежать, будь такое возможно. Он собрал всех имеющихся burros1 и теперь вел их прочь от безопасных гор через равнину на север.

Шли они лишь по ночам, окольными путями, избегая торных троп, ведущих от Монтеррея к границе. Тропы регулярно патрулируются французами. Теперь же гверильеро спешили изо всех сил, пока люди и животные не начали шататься от усталости, то и дело спотыкаясь. И все равно шли вперед, опасаясь французских войск, и прибыли перед самым рассветом к броду через Рио-Гранде-дель-Норте, реки к югу от Ларедо. Дальше вперед пошли только лазутчики, а остальные задержались в сухом арройо2. Здесь ослы подкрепились сеном, которое сами же и везли. А люди уснули. Бодрствовали только часовые и генерал, глядевший на север.

— Я его вижу, генерал, — негромко сообщил один из часовых. — Это Викториано.

Появившийся на дальнем берегу разведчик помахал шляпой. Эскобедо жестом подозвал его. Тот вброд пересек лениво струящуюся воду, спотыкаясь от усталости.

— Там они, — выдохнул он. — Множество фургонов, запряженных громадными мулами. И множество солдат gringo.

— Переправимся, как только вернутся лазутчики. На-ка, возьми, — генерал передал разведчику бутылочку саса — огненного спирта из сахарного тростника. Пробормотав слова благодарности, Викториано поднес ее к губам.

Вернувшиеся разведчики сообщили, что дорога чиста. Усталые животные громким ревом выражали свой протест, когда их тычками подымали на ноги. Считанные минуты спустя гверильеро переправились через реку и изо всех сил поспешили под защиту солдат-янки. Оружие и боеприпасы ждали их по ту сторону мексикано-американской границы в Ларедо, как и было обещано. Теперь генерал Эскобедо сидел перед pulqueria, держа в руке кружку с pulque, смешанной с апельсиновым соком, и прямо-таки лучился от радости, пока винтовки и боеприпасы перекладывали из фургонов во вьюки. Один из кавалеристов, капитан Роулингс, сопровождавший фургоны, был техасцем и довольно сносно говорил на тех-мексе. Как и большинство гринго, он на дух не переносил амбре перебродившей пульки, так что пил вместо нее дистиллированную версию напитка — mezcal.

— Ну что, генерал, заполучив все это оружие, вы двинетесь на Монтеррей? — поинтересовался Роулингс.

— Не сразу. Зато теперь мы сможем останавливать их обозы и истреблять тех, кто будет достаточно глуп, чтобы покинуть город. Теперь, когда у нас есть винтовки и боеприпасы к ним, нам легко будет устраивать засады на их патрули. И мы с огромным удовольствием убьем всякого глупца, который высунет голову за городские ворота. После этого они будут отсиживаться за толстыми стенами, думая, будто находятся в безопасности. Пока мы не ударим, — он похлопал себя по карману. — В своем письме президент Хуарес пишет, что тяжелые орудия уже в пути. С их помощью мы разобьем стены и истребим этих паразитов.

Залпом осушив кружку, Роулингс надолго закашлялся.

— Ну и злое пойло, — проговорил он, когда голос наконец-то вернулся к нему. — Желаю вам удачи. Французам давно пора преподать урок.

— Да и австриякам тоже, тем, что в гарнизоне Монтеррея. А вы останетесь здесь, капитан?

— Смахивает на то. Мне и моему эскадрону приказано конвоировать пушки, когда они прибудут сюда и будут пересекать границу.

— Это хорошо. Вы можете поговорить с ними, потому что никто из моих солдат не говорит по-английски. Я оставлю двух своих людей в качестве провожатых.

— Это здорово.

Прошло целых две недели, прежде чем прибыла тяжелая артиллерия, с плеском пересекшая Рио-Гран-де-дель-Норте через брод. Напоив лошадей, солдаты начали долгий жаркий поход через сухие равнины Нуэве-Лиона. Лошади из последних сил тащили тяжелые орудия и боеприпасы; продвижение шло медленно. Но проводники знали, где отыскать редкие деревушки, в которых можно напоить животных и накормить их сеном, так что обоз двигался хотя и медленно, но верно. Им оставался один дневной переход до Монтеррея, когда к ним присоединился генерал Эскобедо со своими гверильеро.

Дождавшись наступления ночи, они приблизились к городу. Стрелки пошли первыми, чтобы предотвратить любые возможные вылазки врага, затаившегося за городскими стенами; изредка вспыхивавшие перестрелки продолжались до самого утра. И до самого утра солдаты и гверильеро трудились не покладая рук. Так что на рассвете из города увидели лишь жерла орудий, а все остальное было скрыто за земляными валами, защитившими огневые позиции.

При первых лучах солнца был сделан пристрелочный выстрел, пробивший в городской стене громадную брешь. Гверильеро встретили этот выстрел громовым «ура!».

Осада Монтеррея началась.

Примечания

1. Ослов (исп.).

2. Пересохшее русло реки.