Глава 7

— Мы не можем больше ждать, — сказал Торвин. — Нужно наконец решить это дело. И немедленно.

— Армия разделилась, — возразил Гейрульф, жрец Тюра. — Если увидят, что ты уезжаешь, еще более потеряют уверенность.

Торвин нетерпеливым жестом отбросил это возражение. Вокруг него тянулись нити с развешанными на них священными гроздьями рябины; рядом с костром Локи воткнуто в землю копье Отина. Как и раньше, в кругу только жрецы Пути, ни одного мирянина. Они собрались говорить о вещах, о которых не положено знать мирянам.

— Мы слишком долго говорили себе это, — ответил Торвин. — Всегда есть что-то более важное. Мы должны были решить эту загадку уже давно, как только начали подозревать, что этот парень Шеф и есть тот, кого мы ждем: тот, кто придет с Севера. Мы расспрашивали его друга, расспрашивали ярла Сигварта, который считал себя его отцом. Но не находили ответа и занимались другими делами.

— Но теперь мы должны знать точно. Когда он не захотел надевать подвеску, я сказал: «Еще настанет время». Когда он бросил армию и поехал за своей женщиной, мы думали: «Он еще молод». Теперь он ведет армию и ведет ее к катастрофе. А что сделает он в следующий раз? Мы должны знать. Дитя ли он Отина? И если так, то каким обернется он нам. Отином всеобщим отцом, отцом богов и людей? Или Отином Больверком, Богом Повешенных, Предателем Воинов, который собирает у себя героев только для собственных целей?

— Не зря нет в армии ни одного жреца Отина и вообще в Пути их несколько. Если это его сын, мы должны знать. А может, он вовсе не его сын. Есть и другие боги, кроме Всеобщего отца, которые спускаются в наш мир.

Торвин многозначительно взглянул на трещащий слева от себя костер.

— Итак: позвольте мне сделать то, что давно нужно было сделать. Поехать к его матери и расспросить ее. Мы знаем, в какой она деревне. Отсюда не больше двадцати миль. Если она еще там, я расспрошу ее. И если ответ ее не таков, как мы ждем, нужно будет избавиться от него, пока он не принес нам еще больших бед. Вспомните предупреждение Виглейка!

Вслед за словами Торвина наступило долгое молчание. Нарушил его Фарман, жрец Фрея.

— Я помню предупреждение Виглейка, Торвин. И тоже боюсь предательства Отина. Но я прошу вас подумать, что, может, Отин и его последователи здесь не без причины. Они удерживают вдали от нас нечто худшее.

И он тоже задумчиво взглянул на костер Локи.

— Как ты знаешь, я видел твоего бывшего подмастерье в Ином Мире, он стоял там на месте кузнеца Волунда. Но я видел и многое другое в том мире. И должен вам сказать, что недалеко от нас находится некто, гораздо более опасный, чем твой подмастерье, — порождение самого Фенриса, внука Локи. Если бы ты видел его в Ином Мире, ты никогда не смешал бы Отина и Локи, не принял бы одного за другого.

— Хорошо, — ответил Торвин. — Но прошу тебя, Фарман, подумай вот о чем. Если в том мире идет война между двумя силами, богами и гигантами, во главе одних Отин, во главе других Локи, как часто мы даже в своем мире видим: по мере того как продолжается война, одна сторона начинает напоминать другую?

Медленно все закивали, в конце концов даже Гейрульф, даже Фарман.

— Решено, — сказал Фарман. — Поезжай в Эмнет. Найди мать парня и спроси у нее, чей он сын.

Впервые заговорил Ингульф, целитель, жрец Идунн:

— Доброе дело, Торвин, и может принести добро. Когда поедешь, захвати с собой английскую девушку Годиву. Она уже поняла то же, что и мы. Она знает, что он освободил ее не из любви. Только чтобы использовать ее как приманку. Нехорошо никому знать о себе такое.

* * *

Шеф смутно слышал, после судорог и охватившей его страшной слабости, что предводители армии спорят о чем-то. В какой-то момент Альфред пригрозил сразиться с Брандом, тот отбросил эту угрозу, как большой пес отбрасывает щенка. Помнил, как страстно просил о чем-то Торвин, о какой-то экспедиции или поездке. Но большую часть дня он только чувствовал поднимающие его руки, попытки заставить его пить, руки, которые держат его вслед за этими попытками во время приступов рвоты. Иногда это руки Ингульфа. Потом Годивы. Но не руки Хунда. Шеф краешком сознания понимает, что Хунд боится подойти к нему, боится увидеть, что наделал, и потерять веру в свои лекарские способности. Но теперь, с приближением темноты, Шеф почувствовал себя лучше, он устал, его клонило ко сну. А проснется он готовым к действиям.

Но сначала сон. В нем тошнотворный привкус напитка Хунда — привкус разложения и плесени.

* * *

Он в расщелине, в горном дефиле, в темноте. Медленно поднимается вперед, не способный увидеть дальше нескольких футов. Ущелье освещено только слабым небесным светом, вверху на высоте во много ярдов над головой видны его рваные края. Шеф движется с крайней осторожностью. Нельзя споткнуться, пошевелить камень. Иначе что-то набросится на него. Нечто такое, с чем не справится ни один человек.

В руке он держит меч, слабо сверкающий в звездном свете. Что-то есть в этом мече — своя собственная воля, яростное стремление. Меч уже убил своего создателя и хозяина и с радостью сделает это снова, хотя сейчас он его хозяин. Меч тянет его за руку и время от времени слабо позвякивает, как будто ударяется о камень. Но, кажется, он тоже знает о необходимости таиться. Звук не слышен никому, кроме него самого. К тому же его заглушает шум воды, текущей по дну ущелья. Меч стремится убивать и готов сохранять тишину, пока не получит такую возможность.

Двигаясь по ущелью, Шеф, как и в предыдущих снах, понимает, кто он сейчас. На этот раз он невероятно широк в плечах и груди, руки у него такие толстые, что бугрятся по краям золотых браслетов. Вес браслетов потащил бы вниз руку любого человека. Он их не замечает.

Но этот человек, он, Шеф, испуган. Дыхание у него неровное, но не от подъема, а от страха. В животе ощущение пустоты и холода. Это особенно пугает этого человека, понимает Шеф, потому что никогда в жизни он не испытывал такого чувства. Он не понимает его, не может даже назвать. Оно его тревожит, но не действует на него: этот человек не знает, что можно повернуться спиной к делу, которое начал. Он никогда не поступал так раньше: и не сделает до дня своей смерти. Теперь он поднимается рядом с ручьем, держит в руке меч, выбирает позицию, в которой осуществит задуманное, хотя сердце его переворачивается при мысли о том, лицом к чему ему предстоит встать.

Не лицом. Даже этот человек, Сигурт Сигмундсон, чье имя будет славно до конца мира, знает, что не может встать лицом к тому, что должен убить.

Он подходит к месту, где стена с одной стороны ущелья разбита, обрушилась каменистой осыпью и обломками камня, словно ее пробило какое-то металлическое существо в стремлении пробраться к воде. Когда он добирается до этого места, страшная непреодолимая вонь останавливает героя, вонь эта словно сплошная стена. Запах смерти, поля битвы, закончившейся две недели назад, запах трупов, лежавших на солнце, — но и запах сажи, горения, и еще какой-то оттенок, едкий, проникающий в ноздри, способный сам вспыхнуть от малейшей искры.

Это запах змея. Дракона. Разорителя, изрыгающего яд, голого злобного существа, ползающего на животе. Запах Безногого.

Найдя щель в камне и забравшись в нее, герой понимает, что сделал это вовремя. Потому что дракон не безногий, так кажется только тем, кто видел его ползущим на удалении. Через камень, на котором лежит герой, передается тяжелая поступь, когда одна за другой ноги переступают вперед; и все время слышно шуршание живота, который волочится по земле. Живот, покрытый кожей, а не броней, если правдивы рассказы. Только бы они были правдивы.

Герой пытается лечь на спину, колеблется, быстро меняет позу. Теперь он лежит на боку и смотрит в том направлении, откуда приближается дракон, смотрит, опираясь на левый локоть, правый локоть опущен, меч прижат к телу. Его глаза и верхняя часть головы выступают над краем тропы. Должно походить на еще один камень, говорит он себе. Правда же заключается в том, что даже герой не может лежать неподвижно и ждать. Он должен увидеть.

И вот он, огромная голова силуэтом показывается на сером фоне, как какой-то каменный выступ. Но этот выступ движется: показывается бронированный гребень и череп, поворачивающийся, словно боевая машина. Дальше разбухшее тело. Звездный свет падает на стоящую на камне ногу, и герой смотрит на нее, почти оцепенев. Четыре пальца торчат в разные стороны, как лучи морской звезды, но каждый размером с бедро человека, бородавчатые, изогнутые, словно спина жабы, с них капает слизь. Прикосновение одного из них способно убить ужасом. Герою едва хватает самообладания, чтобы не забиться дальше в щель от страха. Любое, даже малейшее движение сейчас смертельно опасно. Его единственная надежда — выглядеть камнем.

Увидит ли его дракон? Должен. Он приближается к нему, прямо к нему, движется вперед большими медленными шагами. Теперь одна передняя лапа всего в десяти ярдах от него, потом другая прижимает камень у самой его щели. Он должен пропустить дракона мимо себя, думает герой, используя последние остатки здравого смысла, пусть пройдет к реке, где будет пить. И когда он услышит звуки питья, звуки воды, льющейся в брюхо, значит, оно над ним. Тогда он должен ударить.

И тут, когда он говорит себе это, в нескольких футах от него оказывается голова. И герой видит то, о чем не говорил ни один человек. Глаза дракона. Белые, как глаза старухи, покрытые пленкой болезни, но в них что-то светится, изнутри пробивается свет.

И герой понимает, что именно этого он и боится больше всего. Не того, что безногий бескостный длинный змей убьет его. Это было бы почти облегчением в этом страшном месте. Но что он его увидит. И остановится. И заговорит, прежде чем начать свою долгую забаву.

Дракон останавливается, приподняв одну ногу. И смотрит на него.

* * *

Шеф с криком пришел в себя и одним движением вскочил на ноги с кровати, на которую его уложили. Три пары глаз смотрели на него — встревоженно, облегченно, удивленно. В одной паре — глазах Ингульфа — неожиданное понимание.

— Ты видел что-то? — спросил он.

Шеф провел рукой по вспотевшим волосам.

— Айвара. Бескостного. Таким, каков он на той стороне.

* * *

Воины вокруг Айвара посматривали на него краем глаза, слишком гордые, чтобы проявить тревогу или даже беспокойство, но понимающие, что в любую минуту он может сорваться, обрушиться на любого, даже на самых верных спутников или посыльных его братьев. Он сидел на резном стуле, взятом из багажа короля Бургреда, в правой руке рог с элем, нацеженный из большого бочонка перед ним. В левой руке золотая корона, которую сняли с головы короля. Сама голова торчит на коле в мрачном кольце, окружающем лагерь викингов. Вот поэтому-то у Айвара такое настроение. Его опять обманули.

— Прости, — доложил Хамал. — Мы старались взять его живьем, как ты приказал, зажать щитами. Он сопротивлялся, как черный медведь, сначала с лошади, потом пешим. Но даже тогда мы могли бы взять его, но он упал на меч.

— На чей меч? — негромко спросил Айвар.

— На мой, — ответил Хамал и солгал. Если бы он указал на молодого воина, который действительно убил Бургреда, Айвар выместил бы на нем свой гнев и раздражение. А у Хамала есть шанс остаться в живых. Не очень большой, несмотря на все его прошлые заслуги. Но Айвар только долго смотрел ему в лицо, бесстрастно заметил, что он лжец, и безобразный к тому же, и оставил эту тему.

Все были уверены, что он сорвется как-то по-другому. Дольгфинн продолжал отчитываться о победе: пленные, добыча с поля, добыча из лагеря, золото и серебро, женщины и продовольствие, — он все время надеялся, что его люди что-нибудь найдут.

— Обыщите все, — приказал он им, — смотрите повсюду. Забудьте о женщинах: их у вас будет достаточно еще до конца вечера. Но во имя самого старого Рагнара Волосатые Штаны, найдите хоть что-нибудь, что отвлечет Айвара. Или он нас выбросит на корм птицам.

Глаза Айвара устремились за плечо Дольгфинна. Тот осмелился покоситься туда же. Да — Греппи и его парни все-таки что-то нашли. Но что это, во имя богини смерти Хель?

Ящик, ящик на колесах, его можно наклонять вперед и катить, как перевернутый гроб. Слишком короток для гроба. И все же в нем тело. Десяток улыбающихся викингов прокатили ящик вперед и поставили его вертикально перед Айваром. Человек изнутри посмотрел на него, облизал губы.

Айвар встал, впервые за весь вечер опустил золотую корону и остановился перед Вульфгаром.

— Ну, — заметил он наконец, — неплохая работа. Но не моя, мне кажется. Во всяком случае я это лицо не помню. Кто сделал это с тобой, хеймнар?

Бледное лицо с кажущимися неуместными красными губами смотрело на него, человек молчал. Викинг сделал шаг вперед, обнажил нож, готовый ударить по приказу, но Айвар рукой остановил его.

— Подумай немного, Клегги, — сказал он. — Нелегко испугать человека, который и так все потерял. Что для него ухо или глаз?

— Скажи мне, хеймнар. Ты и так уже мертв; ты мертв с тех пор, как с тобой это сделали. Кто это сделал? Может, это совсем не мой друг?

Айвар говорил по-норвежски, но медленно, четко, чтобы англичанин мог понять его слова.

— Ярл Сигварт, — ответил Вульфгар. — Ярл Малых остров, так мне сказали. Но я хочу, чтоб ты знал: то, что он сделал со мной, я сделал с ним. Только еще больше. Я захватил его в болотах у Эли. Если ты Рагнарсон, ты был недалеко. Я отрезал ему палец за пальцем. Он не умер, пока не осталось ничего, что еще можно было отрезать. Ничего ты со мной не можешь сделать равного.

Он неожиданно плюнул, и слюна попала Айвару на сапог.

— И так погибнете вы все, безбожные язычники. И в этом мое утешение. Вы будете умирать в муках, но это только начало вечных мучений. А я буду смотреть вниз с Neorksna-wang, с полей блаженных, и увижу, как вы поджариваетесь в огне. И ты будешь просить каплю моего эля, чтоб остудить твою боль. Но Бог и я откажем тебе.

Синие глаза смотрели, челюсть решительно сжалась. Айвар неожиданно рассмеялся, откинув голову, поднял рог правой рукой и выпил все до капли.

— Ну, что ж, — сказал он, — раз уж ты так скуп ко мне, я сделаю то, что велят ваши христианские книги и отплачу добром за зло.

— Бросьте его в бочку!

Викинги смотрели, разинув рты, а Айвар сделал шаг вперед, разрезал ремни, державшие Вульфгара, схватил его за пояс и рубашку, поднял из ящика, сделал три тяжелых шага в сторону и опустил хеймнара в бочонок с элем глубиной в четыре фута. Вульфгар забил остатками рук и ног, его культи не доставали до дна.

Айвар положил руку ему на голову, осмотрелся, как учитель, демонстрирующий опыт.

— Скажи, Клегги, — спросил он, — чего больше всего боится такой калека?

— Беспомощности.

Айвар нажал на голову.

— Теперь он может хорошо выпить, — заметил он. — Если он говорит правду, по ту сторону это ему не понадобится, но лучше быть уверенным.

Многие викинги рассмеялись, стали звать товарищей посмотреть. Дольгфинн тоже позволил себе улыбнуться. Никакой в этом нет славы, нет drengskarp. Но, может, Айвар будет доволен.

— Пусть всплывет, — крикнул он. — Может, все-таки даст нам выпивки с неба?

Айвар схватил за волосы, поднял голову Вульфгара из пенного напитка. Тот широко раскрыл рот, рефлекторно хватал воздух, глаза его выпучились от ужаса и унижения. Вульфгар перебросил обрубок руки через край бочонка, попытался выпрямиться.

Айвар сбил его руку, внимательно посмотрел в глаза тонущего, словно искал что-то. Кивнул, снова толкнул голову вниз.

— Теперь он испугался, — сказал он Клегги, стоящему рядом. — Стал бы торговаться за жизнь, если бы смог. Не люблю, когда они умирают непокорно. Они должны сдаться.

— Они всегда сдаются в конце концов, — со смехом ответил Клегги. — Как женщины.

Айвар глубже толкнул голову.

* * *

Шеф взвесил предмет, который принес ему Удд. Они стояли в центре заинтересованного круга — все англичане, все фримены, катапультисты и алебардисты вместе — перед группой помощников Удда, работавших с ним над изготовлением полос стали.

— Видишь, — сказал Удд, — мы сделали, что ты велел. Сделали полосы длиной в два фута. Ты сказал попробовать сделать луки, поэтому мы сделали надрезы по концам и привязали тетиву. Использовали скрученные кишки. Больше ничего не выдерживает.

Шеф кивнул.

— И не смогли натянуть

— Верно, господин. Ты не смог, и мы не смогли. Но мы думали над этим, и вот Сакса, — Удд указал на одного из своих помощников, — сказал, что всякий, кто зарабатывает на жизнь переноской грузов, знает, что ноги сильнее рук.

— И мы взяли толстые дубовые брусья. Сделали углубления для металла впереди, пропустили тетиву, закрепили. Поставили защелки, как на больших машинах.

— Потом прикрепили стальные полосы, вот так, впереди бруса. Попробуй, господин. Пропусти ногу в петлю.

Шеф сделал это.

— Берись за тетиву обеими руками и тяни назад, упираясь ногами. Тяни, пока тетива не перескочит через защелку.

Шеф потянул, чувствуя, как подается тетива: сопротивление сильное, но преодолеть можно. Маленький Удд и его товарищи недооценили силу рослого человека, накопившего эту силу у горна. Тетива перескочила через защелку. Шеф понял, что держит своеобразный лук, но лук этот лежит горизонтально относительно стреляющего, а не вертикально, как обычный деревянный ручной.

Улыбающийся человек из толпы протянул Шефу короткую стрелу — короткую, потому что стальная полоса сгибалась только на несколько дюймов, а не на половину длины руки, как деревянный лук. Шеф вложил стрелу в грубую борозду на поверхности деревянного бруса. Круг перед ним расступился, показывая на дерево в двадцати ярдах.

Шеф опустил лук, автоматически прицелился вдоль перьев стрелы, как сделал бы с «толкателем», нажал защелку. Сильного щелчка и отдачи, как у большой машины, не было, не было поднимающейся и опускающейся черной полосы. Но стрела полетела вперед и ударилась в центр ствола.

Шеф подошел, ухватил вонзившуюся стрелу, начал дергать вперед и назад. После множества рывков она высвободилась. Он задумчиво поглядел на нее.

— Неплохо, — сказал он. — Но и не очень хорошо. Хоть лук из стали, стрела бьет не сильнее, чем из охотничьего лука. А охотничьи луки для боя недостаточно сильны.

Лицо Удда омрачилось, он по привычке начал извиняться, как раб перед строгим хозяином. Шеф поднял руку, останавливая его.

— Неважно, Удд. Мы все кое-что тут узнали. Это новое, чего мир раньше не видел, но кто его сделал? Сакса — вспомнив, что ноги сильнее рук? Ты — вспомнив, как твой хозяин делал сталь? Я — приказавший тебе делать лук? Или древние римляне — они показали мне, как делать катапульты и тем все начали?

— Никто. У нас здесь новая вещь, но не новое знание. Просто старое знание, собранное вместе. Старое знание многих. А эту штуку нужно сделать сильнее. Натяжение. Как увеличить мою силу вдвое?

Молчание было нарушено Осви, командиром расчета катапульты.

— Ну, господин, если ты так ставишь вопрос, ответ очевиден. Как вдвое увеличить силу натяжения? Используй ворот. Лебедку. Маленькую, не такие большие, как у северян на их кораблях. Прикрепи к поясу, обмотай конец веревки, закрепи второй конец на тетиве, можно натянуть как угодно далеко.

Шеф протянул примитивный самострел Удду.

— Вот и ответ, Удд. Отставь защелку дальше назад, чтобы лук мог сгибаться, насколько поддается сталь. И делай луки из всей стали. Возьми людей, сколько нужно.

Викинг, пробивавшийся через толпу, подозрительно смотрел на ярла, окруженного толпой ничтожеств. Он приехал только этим летом, приехал из Дании, привлеченный невероятными рассказами об успехе, о богатстве и выгоде и о поражении Рагнарсонов. И видел только армию, готовую к бою, но неожиданно остановленную на полпути. А здесь сам ярл, как простой человек, в толпе троллов. Викинг был шести футов ростом, весил двести фунтов и мог одной рукой поднять винчестерский бушель. «Что это за ярл?» — недоумевал он. — «Почему он разговаривает с ними, а не с воинами? Такой skraelingjar, как он, никогда не выиграет сражение».

А вслух без всякой почтительности он сказал:

— Господин. Тебя ждут на совете.

И повернулся, во всей его фигуре выразилось презрение.

Осмелев, Осви задал вопрос, который интересовал всех: — Сражение, господин? Нужно как-то остановить этого Айвара. Мы не возражаем, если это произойдет поскорее.

Шеф хотел выругать его, подавил это желание.

— Сражение всегда приходит слишком рано, Осви. Делайте самострелы.

* * *

Войдя в большую палатку совета, Шеф сразу ощутил враждебность. Присутствовал весь совет Пути: Бранд, Ингульф, Фарман, остальные жрецы, Альфред, Гутмунд, представители всех частей армии.

Шеф сел на свое место, рука его автоматически нащупала точильный камень.

— Где Торвин? — спросил он, вдруг заметив его отсутствие.

Фарман начал отвечать, но его ответ заглушил гневный голос Альфреда, молодого короля, который тоже уже говорил на англо-норвежской смеси, которую армия Пути усвоила в качестве общего языка и которой пользовались на совете.

— Один человек не меняет дела. То, что мы должны решить, не может ждать. Мы и так ждали слишком долго!

— Да, — подтвердил Бранд. — Мы как фермер, который всю ночь сидит и караулит свой курятник. А утром видит, что лиса унесла всех птиц.

— Так кто же лиса? — спросил Шеф.

— Рим, — сказал Альфред, вставая и сверху вниз глядя на совет. — Мы забыли о римской церкви. Когда ты отнял церковную землю, когда я пригрозил, что отниму в своем королевстве доходы, церковь испугалась. Римский папа испугался.

— И что же? — спросил Шеф.

— И сейчас высадилось десять тысяч воинов. Тяжеловооруженные всадники франков. Их ведет король Карл. И на плащах у них крест. Они говорят, что пришли восстановить церковь в Англии и прогнать язычников.

— Язычники! Сто лет мы сражались с язычниками, мы, англичане! И ежегодно посылали в Рим лепту святого Петра, как знак нашей верности. Я сам... — Альфред негодующе возвысил голос, — я сам был послан отцом к предыдущему папе, доброму папе Льву, когда был ребенком. И папа сделал меня консулом Рима. Но никогда взамен нам не присылали ни одного человека, ни один корабль, ни один серебряный пенни. Но теперь опасность грозит церковным землям, и папа Николай шлет армию.

— Но эта армия против язычников. Против нас. Может, не против тебя, — сказал Шеф.

Лицо Альфреда вспыхнуло.

— Ты забыл. Даниэль, мой епископ, отлучил меня от церкви. Вестники сообщают, что крестоносцы, эти воины, носящие крест, всюду провозглашают, что в Вессексе нет короля, и требуют подчинения королю Карлу. Пока этого не будет, они собираются грабить все округа. Они пришли воевать с язычниками. Но грабят и убивают только христиан.

— Что, по-твоему, мы должны сделать? — спросил Шеф.

— Выступить немедленно и разбить армию франков, прежде чем она разорит мое королевство. Епископ Даниэль мертв или бежал вместе с мерсийцами. Никто из англичан больше не оспорит моих королевских прав. Мои таны и олдермены уже собрались, я могу поднять всех рекрутов Вессекса, из каждого округа. Говорят, что силы вражеской армии преувеличивают, что я могу даже сам справиться с ней. Я буду сражаться на любых условиях. Но ваша помощь будет принята с благодарностью.

Он сел, оглядываясь в поисках поддержки.

В наступившем молчании Бранд произнес одно слово: — Айвар.

Все глаза повернулись к Шефу, который сидел на походном стуле, держа точило на коленях. После болезни он по-прежнему казался бледным и осунувшимся, скулы выпирали, плоть вокруг слепого глаза натянулась, и глаз казался темной ямой.

Не знаю, о чем он думает, говорил себе Бранд. Но он не был с нами все эти дни. Если Торвин говорит правду о душе, оставляющей тело во время видений, может, каждый раз немного души остается там?

— Да, Айвар, — повторил Шеф. — Айвар и его машины. Мы не можем оставить его за собой и пойти на юг. Он станет сильнее. Теперь, после смерти короля Бургреда, только вопрос времени, когда мерсийцы изберут нового короля и постараются заключить мир с Айваром, чтобы спастись от грабежей. И тогда у Айвара будут люди и деньги королевства, как он уже получил деньги и людей Йорка. Он ведь не сам сделал эти машины.

— Значит мы должны сражаться с ним. Я должен с ним сразиться. Я думаю, мы с ним связаны и не сможем расстаться, пока все не кончится.

— Но ты, господин король. — Точильный камень был у Шефа в руках, и он гладил строгие неумолимые лица. — Тебе нужно задуматься о своих людях. Может, тебе лучше уйти к себе и вести свою битву, пока мы ведем свою. Каждый своим путем. Христиане против христиан и язычники против язычников. А потом, если пожелает твой Бог и наши боги, мы снова встретимся и поставим страну на ноги.

— Да будет так, — сказал Альфред, лицо его снова вспыхнуло. — Я созову своих людей и выступлю.

— Ты пойдешь с ним, Лалла, — сказал Шеф командиру алебардистов. — И ты, Осмонд. — Он кивнул командиру расчетов катапульт: — Проследите, чтобы королю помогли собраться и отобрать лошадей.

Это были единственные англичане, присутствовавшие на совете. Как только они вышли, Шеф оглядел оставшихся и перешел на быстрый беглый норвежский с голландским акцентом, который он усвоил у Бранда.

— Каковы его шансы? Если он будет действовать один? Против этих франков? Что ты о них знаешь, Бранд?

— Неплохие шансы, если будет действовать, как мы. Ударит, когда они не ждут. Захватит во сне. Разве сам старый Рагнар — да будет зло его душе — не разграбил их большой город во времена отца нынешнего короля и не заставил их платить дань?

— Но если король будет сражаться по-английски, когда солнце высоко в небе и все уже предупреждены...

Бранд с сомнением хмыкнул.

— Во дни наших дедов у франков был король — король Карл, Карл Великий, Шарлемань, так его звали. Даже Гутфрит, король Дании, покорился ему. Франки могут победить кого угодно и в любое время. И знаешь почему? Из-за лошадей. Они сражаются верхом. Они скачут, прикрываясь щитами, подтянув подпруги, раскрасив упряжь — не знаю, как она называется, я моряк, а не всадник, слава Тору: по крайней мере корабль не гадит у твоих ног. И в такой день против них не устоять. И если король Альфред подобен остальным англичанам, он именно такой день и выберет.

— Лошади с одной стороны, дьявольские машины с другой, — сказал Гутмунд. — Слишком для нас.

Все смотрели на Шефа, ждали, что он решит.

— Сначала справимся с Айваром и машинами, — сказал он.