В тылу врага

До начала гражданской войны Аллистер Пейсли чересчур часто пребывал на грани голода. Он сошел на берег с эмигрантского корабля из Англии в 1855 году, меньше десяти лет назад, почувствовав громадное облегчение, как только вступил на американскую почву. Не то чтобы ему в самом деле нравилась новая родина — правду говоря, он скорее презирал ее. Он уж наверняка никогда бы добровольно не пересек океан, чтобы поселиться в этом голом и грязном краю. К незапланированной эмиграции из Британии его вынудили бейлифы, шедшие за ним по пятам. Примерно то же самое произошло несколькими годами ранее в Шотландии, которую его вынудили поспешно покинуть практически такие же обстоятельства, какие погнали его из Англии. Обвинения были известны только ему — да еще властям и полиции. У него не было друзей, которым он мог бы открыться, — да он и не хотел заводить друзей. Он был просто отчаявшимся, одиноким человеком, мелким воришкой и мошенником, не преуспевшим даже в этом неприглядном ремесле.

Первая удача в Америке ждала его, как только он сошел с корабля. Выкарабкавшись из каютки третьего класса в трюме навстречу холодному свету дня, он впервые почувствовал, что почти ничем не связан со столь же жалкими и зловонными попутчиками. В сутолоке на палубе он умудрился затесаться среди хорошо одетых пассажиров и даже подобраться к одному из них настолько близко, чтобы стащить его карманные часы. Позади раздался крик: «Вор!»:

— но к тому времени он уже давным-давно был на берегу. Повинуясь инстинкту, он пробрался в трущобы Манхэттена и отыскал там ломбард. Процентщик надул его при расчете, и все же он получил достаточно скомканных банкнот и диковинно выглядевших монет, чтобы упиться до бесчувствия; выпивка в то время была его единственной отрадой и пороком.

И снова благосклонное провидение улыбнулось ему. Прежде чем напиться до потери сознания, он сообразил, что мужчина, сидевший рядом с ним в баре, вышел через заднюю дверь, чтобы справить нужду.

Пейсли смутно помнилось, что незнакомец засунул что-то под лавку, когда садился. Поерзав на сиденье, Пейсли сдвинулся и пощупал. Да, какой-то чемоданчик. Так уж получилось, что никто в этот момент в его сторону не смотрел. Он ухватил чемоданчик за ручку, поднялся и незамеченным выскользнул через переднюю дверь. Обогнув достаточное количество углов и удалившись от питейного заведения на приличное расстояние, он остановился на заваленном мусором пустыре и открыл чемоданчик.

Фортуна и вправду улыбнулась ему. Это оказался чемоданчик коммивояжера с образцами патентованных снадобий. Основным снадобьем была «Флетчеровская кастория» — универсальное лекарство от детских болезней и прочих недугов. Гордый девиз на каждой этикетке гласил: «Дети умоляют о ней». Вполне вероятно, поскольку внутри оказался алкоголь, сдобренный изрядным количеством опиума. Пейсли тут же пристрастился к снадобью, но у него хватило здравого смысла не выпивать все, поскольку этот чемоданчик должен был стать его пропуском в новую жизнь.

Путешествовать по этой дикой стране было легко и недорого, а личина разъездного фармацевта была идеальным прикрытием для его мелких преступлений. Он обворовывал коллег-коммивояжеров в дешевых гостиницах, что еще больше облегчалось американской практикой селить вместе по четыре-пять человек. Он всегда вставал до рассвета, забирая с собой все ценное. Эти мелкие кражи в магазинах и мелкие грабежи обеспечивали его средствами к существованию — пока приближение войны не дало ему идеальный шанс приложить свои исключительные дарования.

Все сводилось исключительно к деньгам и не имело ни малейшего отношения к рабству или правам южан.

Так уж получилось, что он в тот момент был в Ричмонде, штат Виргиния, когда прочел об обстреле Форт-Самтера. Гражданская война в Америке началась 12 апреля, после того как Форт-Самтер на острове Чарлстон был обстрелян войсками генерала Борагара. Будь Пейсли в Нью-Йорке, он бы начал работать на правительство янки. Но при сложившихся обстоятельствах он отправился искать ближайшее военное учреждение конфедератов. Посреди неразберихи и замешательства первых дней войны ему потребовалось некоторое время обивать пороги, прежде чем удалось найти человека, готового его выслушать. Но он не сдавался и в конце концов нашел офицера, прислушавшегося к нему и распознавшего уникальную возможность, которую означал этот чужестранец, говоривший с сильным заморским акцентом.

С этого момента Аллистер Пейсли стал чуть ли не первым шпионом на службе южан.

Война была благосклонна к нему, он челноком мотался туда-сюда между воюющими сторонами. Его шотландский акцент и пузырьки с лекарствами служили идеальным прикрытием, никто ни разу не заподозрил его истинной специальности. Он выставлял свои образчики на обозрение маркитантов, сопровождавших каждый полк и военный лагерь. Вскоре он обнаружил, что солдаты-северяне разделяют его пристрастие к алкогольным напиткам. Поскольку денег у них было маловато, а то и вовсе не было, они были вынуждены пускаться на ухищрения, выделывая брагу и перегоняя ее в самогон низкого пошиба. Как только Пейсли узнал об этом, дрожжи, изюм и прочие сушеные фрукты стали непременным атрибутом его багажа. Деньгами ему платили редко; но выпивкой — всегда. За собранные сведения ему всегда приходилось расплачиваться головной болью, трясущимися руками и мучительной рвотой. Названия и номера полков, количество орудий и боевой распорядок — все эти военные сведения он терпеливо запоминал и записывал. Узенькие полоски бумаги в полнейшей безопасности путешествовали в запечатанной пробирке, скрытой внутри большой темной бутылки «Флетчеровской кастории». Его темный секрет так никогда и не был раскрыт.

Сверх того в пробирке находился пропуск, подписанный самим генералом Робертом Э. Ли. Когда Пейсли возвращался в тыл южан, пропуск обеспечивал ему быструю доставку к работодателям в Ричмонд. Получив плату, он пил более пристойные алкогольные напитки, пока бедность или военная надобность не отправляли его в дорогу снова.

А когда в газетах напечатали об афере «Трента» и ультиматуме Британии, Пейсли увидел шанс расширить диапазон своей деятельности. Он знал англичан просто великолепно, а еще знал, как выудить у них деньги. Добравшись до Вашингтона, он без труда отыскал резиденцию лорда Лайонса — британского посланника в американской столице. В соответствующий момент, когда его светлость наверняка был дома, Пейсли добился возможности повидаться с ним. Лайонс признал факт, что в случае войны весьма небесполезен будет шпион вроде Маклеода — под этим именем представился ему шотландец на тот случай, если он все еще числится в розыске.

К счастью для Пейсли, война пришла, и он без труда сменил привязанности и хозяев. Именно на этой новой службе он снова оказался в филадельфийском порту, возобновив старое знакомство.

Хорст Кречманн, как и его шотландский работодатель, не испытывал любви к своей новой родине. Он был владельцем весьма затрапезной пивной неподалеку от филадельфийской военно-морской верфи. Здесь он варил собственное пиво — очень крепкое и совершенно омерзительное на вкус. Но поскольку оно было весьма дешево, посетители не жаловались. Зато они толковали между собой, быстро пьянея от гадостного пойла. Хорст внимательно прислушивался к их словам, каждую ночь записывая услышанное в своем замусоленном дневнике в кожаном переплете. Записи он делал крохотными витиеватыми буковками на своем родном баварском диалекте. Теперь, когда гражданская война подошла к концу, он решил, что уже никогда не свидится со своим работодателем. И потому он весьма обрадовался, увидев Schotte, явившегося однажды утром, когда Кречманн надраивал полы в пивной.

— Не ждал тебя видеть тута, раз война кончилася. Пейсли не ответил, пока владелец пивной не запер дверь за ним на засов.

— Мы все еще воюем, разве нет?

— Правда? — Кречманн принес бутылку шнапса и поставил ее на стол; ни тот ни другой не пили тошнотворного пива. — Разве мы не погнали британцов прочь с поджатыми хвостами?

— Пожалуй, что так, но они настырное племя. И хорошо платят за новости.

— Это очень приятно слышать. Prosit.

Облизнувшись, Хорст наполнил стаканы снова. Осушив свой, Пейсли громко рыгнул; немец одобрительно кивнул.

— Что поговаривают моряки? — осведомился Пейсли.

— Да мало чего. Со времени конца войны корабли плавают мало. Но они жалуются, моряки вечно жалуются. Теперь насчет угольной пыли на борту «Диктатора». Его бункеры набиты до отказа, да еще мешки в коридорах.

— Значит, долгое путешествие, — заинтересовался Пейсли. — Не знаешь куда?

— Да вроде бы никто из них не знает. Но сейчас в доках загружаются углем три корабля. Schwwarzen1, которые грузят, они выпивают тута.

— Им что-нибудь известно?

— Да, но понять их трудновато. Один все ж поминал Южную Америку.

Кивнув, Пейсли выудил из кармана стопку засаленных долларов, свернутых в рулончик. С этими сведениями и сведениями о перемещениях войск, которые он уже записал, у него вполне довольно, чтобы рапортовать. Как раз вовремя, поскольку «Примавера» через три дня отплывает в Бельгию. Как раз столько ему понадобится, чтобы зашифровать послание, за неимением лучшего пользуясь в качестве шифровальной книги Библией.

* * *

Визит на родину для Патрика Джозефа Кондона был совершенно неожиданным. Он бежал из Дублина в 1848 году, преследуемый по пятам королевскими ирландскими констеблями и солдатами. Мятеж, затеянный Юными Островитянами, не удался. О'Брайен, как и Мигер, и Макманус, был схвачен и приговорен к пожизненной каторге на Тасмании. Но Кондона предупредили вовремя, он бежал через заднее окно в том, в чем был. С тех пор ему довелось немало пережить. Теперь он капитан армии Соединенных Штатов и прибыл с совершенно иным заданием.

Дублин не изменился. Направляясь в город из Кингстонского порта, он будто возвращался в прошлое.

Сквозь трущобы Ирландского квартала, мимо Тринити-колледжа. Он там учился, но был вынужден оставить учебу, чтобы присоединиться к мятежу. Проходя по Нассау-стрит, он смотрел сквозь решетку ограды: все осталось точь-в-точь таким, как ему запомнилось. Они пересекли мост Ха'Пинни, уплатив причитающийся сбор, затем зашагали по набережной вдоль Лиффи. Память, память...

Но для Джеймса Галлахера, шагавшего рядом с ним, все это было в новинку. Он вырос в крохотной деревушке в Голуэе и помнил только голод и холодные зимние ветры, дующие с Атлантики. Ему было пятнадцать лет, когда семья эмигрировала в Америку, воспользовавшись билетами, присланными старшим братом, устроившимся в Бостоне. Теперь, когда ему едва-едва исполнилось двадцать, он был рядовым американской армии и никак не мог взять в толк, что же он делает здесь, в Ирландии. Он только и знал, что всех поголовно в Ирландской бригаде попросили написать, из какого места в Ирландии они приехали. Из Голуэя было добрых два десятка человек, но по каким-то неведомым ему причинам выбрали его. Хотя среди них хватало куда более сообразительных, чем он, даже более храбрых и желающих снова повидать Ирландию, вполне подходящих кандидатов. Но только у него есть дядя, работающий машинистом на железной дороге. Выбор его не обрадовал, даже напугал, и Джеймс старался не дрожать, когда они проходили мимо человека в мундире.

— Далеко еще, сэр? Иисусе, ну и дьявольский путь...

— Мы совсем рядом, Джимми. Впереди набережная Арран. Найти магазин будет довольно легко.

Над затрапезным заведением не было никакой вывески, но висевшая снаружи поношенная одежда вполне заменяла ее. Их элегантное платье не привлекло бы внимания в Дублине, но стоит им покинуть город — и на них начнут обращать внимание, запомнят — чего они не хотели ни в коем случае. Поднырнув под веревку с раскачивающимися на ней одеяниями, они вошли во тьму лавки. А выйдя несколько минут спустя, оба были одеты в потрепанную серую одежду, точь-в-точь такую же, как у прочих обнищавших граждан этого края. Кондон нес старый картонный чемодан, перевязанный веревкой. Галлахер уложил все свои пожитки в грязный картофельный мешок.

Они дошли до станции Кингсбридж, где Кондон купил билеты третьего класса до Голуэя. И хотя их вид не привлек особого внимания, оба испытали немалое облегчение, когда паровоз дал гудок и поезд медленно, постукивая на стыках, двинулся на восток.

Кондон читал грошовый бульварный листок, купленный на станции в Холихеде; а Галлахер поглядывал из окна на зеленые ирландские пейзажи, проплывающие мимо, от всей души желая снова оказаться в армии. Конечно, он жаловался на службу и ныл вместе с остальными солдатами, но теперь он присягнул в душе, что никогда-никогда в жизни больше не будет жаловаться, если вернется в целости и невредимости после этой ужасающей миссии.

Когда они въехали на станцию Голуэй, фонари только-только зажгли. Вслед за остальными пассажирами они сошли с поезда, радуясь анонимности, предоставленной сумерками.

— А ты уверен, что сможешь найти дорогу до деревни?

— Может быть, но не уверен. Мы никогда не ходили в город, не считая того раза, как уезжали.

— Ладно, тогда тебе придется спросить у кого-нибудь, — сказал Кондон, когда они вышли на улицу. Булочная перед ними как раз закрывалась, и пекарь собственноручно навешивал ставни. — Попробуй-ка выяснить у того человека, пока он не зашел.

— Я не уверен, капитан.., сэр. Может быть, вы могли бы...

— Чушь, Галлахер, ты вполне справишься. Как только он услышит мой дублинский акцент, это пробудит его любопытство. Может быть, он даже запомнит нас. А ты местный парнишка с отличным голуэйским говорком. Так что действуй.

Благодарение господу за темноту, никто не увидит, как он дрожит.

— Извините, сэр, — промямлил Джеймс, когда пекарь уже хотел зайти. Тот обернулся, устало буркнув что-то. — Я ищу.., своего кузена. То бишь, не здесь, а в Дуалле.

Снова буркнув что-то себе под нос, пекарь очень строго посмотрел на парнишку и отвернулся.

— Пожалуйста, сэр! — безысходно проговорил он. Пекарь зашел в магазин, закрывая за собой дверь. В отчаянии Галлахер ухватился за край двери.

— Ну-ка отпусти, олух, или так съезжу тебе по уху, что полетишь до самого Керри, — Галлахер отпустил дверь, и пекарь немножко обмяк. — Прямо, потом сверни под мост, мили две.

Дверь с грохотом захлопнулась, и в замке лязгнул ключ. Джеймс поспешил к капитану, чувствуя, как холодный пот заливает глаза.

— Вон туда, сэр, под мост.

— Отличная работа, парень. Ну, пошли искать твоего дядюшку Пэдди. А ты уверен, что он тебя узнает?

— Никаких сомнений, он узнает даже мою задницу. Он завсегда шлепал меня, когда папаши не было на месте, чтоб заняться этим. Перебрался к нам, когда тетушка Мари померла. Имел постоянную работу и все такое, так что еда на столе не переводилась.

Ночь выдалась безлунная, но при свете звезд они видели темную тропу достаточно четко. Чуть ли не час спустя они разглядели острые силуэты крыш Дуаллы на фоне звезд.

— Сможешь найти дом? — поинтересовался Кондон.

— С закрытыми глазами. Я родился там, никогда нигде не бывал больше, пока мы не сели на корабль.

— Хорошо. Слушай, я подожду здесь, пока ты не найдешь своего дядюшку и не поймешь, что все в порядке. Спрячусь в этой рощице у дороги. Приходи за мной, если он один. И помни: моя фамилия Келли. Тебе ясно?

— Да, сэр, — пробормотал Галлахер. Он слышал этот вопрос уже раз десять, если не больше. — Сперва повидаю дядю.

Он затрусил через деревню, угадывая дорогу инстинктивно и гадая, какой прием его ждет. Но когда он проходил мимо темной двери деревенской лавки, из тени донесся голос:

— И кто бы это мог разгуливать в этакое время ночи?

Заслонка фонаря с рефлектором открылась, и Галлахер оцепенел в луче света. Внезапная вспышка позволила ему различить ужасно знакомую фуражку королевского ирландского констебля. Джимми ощутил, как сердце уходит в пятки, и решил, что помрет на месте.

— Ну-ка выкладывай, парниша, — довольно добродушно произнес констебль. Джимми собрался с духом и сумел выдавить из себя несколько слов:

— Мой дядюшка, здесь, Патрик Галлахер...

— А-а, ты племяш Пэдди! Охотно верю, ты — вылитый он. Работал в чужих краях?

— Да, сэр.

— Ну, тогда ступай. Он тебя ждет не дождется. Поворачиваясь, Джимми изо всех сил старался не споткнуться. Силком заставил себя идти, а не бежать от этого пугающего собеседника. А вон и его дом, чуть дальше по улице, и свет падает из щели у окна. Заперта ли дверь? На его памяти она никогда не запиралась. Подняв щеколду, он распахнул дверь.

— Уффф, — проговорил мужчина, сидевший в кресле перед камином. Он дремал, но скрип двери разбудил его. — Кто там?

— Это я, дядя! Джимми.

Тут Галлахер проснулся окончательно и разинул рот от изумления.

— Да хранят нас святые угодники, неужто это и вправду ты, малыш Джимми?! Видит бог, так оно и есть, эвон как вырос и поправился! Но ты ж в Америке, за океаном...

— Это долгий рассказ, дядя Пэдди, я щас тебе все расскажу. Но со мной друг, можно его привести?

— Конечно, парень.

— Я встретил тут по пути констебля, он меня остановил...

— Наверно, старина Берт. Завсегда дергает ручки дверей в этот поздний час.

— А как по-твоему, он еще там?

— Нет, теперь он, наверно, отправился на боковую, — Пэдди нахмурился. — У тебя что, нелады с законом, а?

— Нет, вовсе нет. Дай-ка я схожу за кап.., мистером Келли. Он растолкует все куда лучше, чем я.

Джимми вышел чуть ли не насвистывая. Он дома и в полной безопасности. Все будет отлично.

Все в деревне отходили ко сну рано, потому что свет стоит денег, а их как раз вечно не хватает. Джимми не встретил никого, шагая между темными безмолвными коттеджами. И отыскал рощицу без особого труда.

— Капитан, — прошептал он, и Кондон тут же появился чуть ли не у самого его бока.

— Постарайся забыть о моем звании, Джимми, будь так добр. Ты должен забыть об армии, пока мы в Ирландии. Если не можешь звать меня Патриком — что ж, сгодится и «сэр». Ты нашел дядю?

— Да. Я сказал ему, что схожу за вами. Больше ничего.

— Молодец!

Когда они вернулись, дядя Джимми успел заварить чай и наливал его в толстостенные глиняные кружки. Они обменялись рукопожатием, и Пэдди с любознательным видом склонил голову к плечу.

— Значится, вы друг Джимми, а, мистер Келли?

— С радостью признаю, что это так.

— Оно верно, но вы порядком постарше его будете.

— Так оно и есть. Но все легко объяснить. Впервые я с ним познакомился в организации, к которой мы оба принадлежим, — патриотической группе, собирающей деньги во имя Ирландии.

— Пожалуй, они ей не повредят, — с чувством заметил Пэдди. — Это край бедных и голодных.

— Так и есть. И мы знаем, кто в этом повинен. Пэдди резко вскинул голову; на лице его залегли угрюмые тени.

— Значится, деньги вы пускаете не против голода, а на политику. И скажу я вам, политика не по моей части.

— Политика по части каждого из нас, — угрюмо возразил Кондон, — когда речь заходит о свободе Ирландии.

— Я не приглашал вас в свой дом, мистер Келли, — холодно проронил Пэдди. — И могу попросить вас удалиться.

— Можете — и я подчинюсь. Но сперва выслушайте меня. Я член кружка фениев. Цель наша — освободить Ирландию. И чтобы осуществить это когда-нибудь, мы должны знать о враге все, что можно. Где стоят войска, сколько их, насколько они боеготовны. Но еще нам надо знать все об их железных дорогах, потому что войска ездят на поездах. Мы не ищем бойцов — пока, но нам нужны добрые ирландцы, которые могут поставлять нам столь необходимые сведения. Станете ли вы одним из них?

— Я ничего не знаю про военные дела, — отмахнулся Пэдди. — Я машинист паровоза, и только.

Подавшись вперед, Кондон навалился на стол и негромко, вкрадчиво проговорил:

— Мы живем в новое время, и военное искусство сейчас новое. Как я сказал, войска ездят на поездах. И чем больше мы будем знать, тем лучше подготовимся.

— Так вот оно что, а? Вы хотите, чтоб я шпионил на вас.

— Нам не нужны шпионы. Нам нужны верные ирландцы, которые могут записывать, что видят. Вам могут платить...

— Умолкни, человече! — вскинулся Галлахер. — Деньги нужны осведомителям, шпионам и доносчикам. Ежели я что и сделаю для вас, то во благо Ирландии, а не мое собственное.

— Значит, сделаете?

Машинист обернулся к племяннику.

— А ты работаешь на этих фениев, Джимми?

— Ага.

— Это опасно?

— Не знаю, — пожал плечами Джимми. — Может, и так. Но, вступамши, я ведал, на что иду. И я буду сражаться, — имел ли он в виду армию — или фениев? Или и то и другое сразу? Да, пожалуй, что так. Пэдди с улыбкой откинулся на спинку стула.

— Ну, ежели крохотному парнишке по плечу такое, то уж человек моих лет не может сказать «нет». Я никогда не путался в политику. Но ежели уж дело дошло до этого, я верный ирландец и с радостью умру за свободу Ирландии. Это вы хотели услышать, мистер Келли?

— Совершенно верно, и я не могу не преклоняться перед человеком, который ставит родину превыше собственных здоровья и благополучия.

Лед был сломлен. Пэдди заварил свежий чайник чаю, и они попивали чаек в полном согласии. Кондон растолковал все, что им необходимо знать, и просил запоминать все сведения, не доверяя их бумаге. А в конце извлек пятифунтовую банкноту и улыбнулся, заметив, как нахмурился Пэдди.

— Это не для вас, мой друг, а чтобы узнать еще кое-кого, кто тоже наш друг. — Разорвав купюру пополам, он передал железнодорожнику одну половину. — Тот, кто покажет вторую половину, — один из нас. Расскажите ему все, что знаете. Договорились?

— Договорились. Хотя поступать так с пятеркой — жуткое злодеяние.

— Очень скоро эти два куска воссоединятся, и купюра будет как новенькая. А теперь скажите-ка мне, когда мы сможем сесть на поезд обратно в Дублин?

— В семь есть поезд. Но ежели вы хотите пораньше, я веду товарняк в четыре. Вы можете поехать на площадке, ежели не будете путаться под ногами.

— Ваш кочегар увидит меня и запомнит.

— Старина Симус? — рассмеялся Пэдди. — Да ни в жисть! Он глух как колода, а любопытства у него не больше, чем у телеграфного столба. И потом, вы будете не первый, инспектора и навроде их ездют в будке. Симус не станет мараться, позабудет все напрочь.

— А где поедет Джимми?

— А он не поедет этим поездом. Констебль видал его вчера ночью и будет ломать голову, кудай-то он запропастился, ежели не увидит его. Пускай побудет тут денек-другой, а я уж позабочусь доставить его в Дублин. Да и воды уж немало утекло. Нам с парнишкой есть о чем потолковать.

— Меня это вполне устроит. Значит, даю тебе три дня, Джимми, до четверга. А в четверг езжай первым утренним поездом, я буду ждать тебя на станции в Дублине.

Примечания

1. Черные (нем.).